Nadia Delaland

Страна: Россия

Надя Делаланд – к. ф. н., преподавала в ЮФУ, окончила докторантуру Санкт-Петербургского госуниверситета. Работает в отделе интеллектуальной прозы издательства «Эксмо» и арт-терапевтом в психиатрической клинике «Преображение». Публиковалась в журналах «Арион», «Дружба народов», «Звезда», «Нева», «Новая юность», «Литературная учеба», «Вопросы литературы» и др. Стихи переведены на итальянский, испанский, немецкий, эстонский и армянский языки.

Сountry: Russia

Nadia Delaland – PhD, poet, art therapist in a psychiatric clinic «Transformation». Works in the Department of intellectual prose publishing «Eksmo». Published in different magazines. Poems translated into Italian, Spanish, German, Estonian and Armenian languages.


Сборник стихотворений «Внутренняя речь»

***

Ребенок с возрастом перестает нудить,

требовать, чтобы ему уступили место в маршрутке,

понимает, что мамы нету, что он один,

что она умерла, что какие шутки.

Вот он едет растерянный и седой,

в старом тертом пальто, с незастегнутой сумкой,

совершенно такой же уже, как до

обретения им рассудка.

 

***

поезд поезд скоро ли я тронусь

что там ест похрустывая Хронос

где-то на границе с темнотой

плачут дети жалобно и громко

что же я как мне спасти ребенка

каждого кого окрикнуть стой

ой-ёй-ёй охотники и зайцы

раз два три увы не хватит пальцев

сосчитать грядущих мертвецов

у тебя щека в молочной каше

не умри женился бы на Маше

Вере с Петей сделался отцом

не стреляй у мальчика Миколы

скрипка он идет домой из школы

повторяя мысленно стихи

Пушкина все взрослые остались

теми же и даже тетя Стася

добрая и нет вообще плохих

положи на тумбу пистолетик

посиди немного в туалете

никого не следует убить

луковое горе наказанье

я же десять раз уже сказала

выбрось пульки постарайся быть

 

***

Смеющихся громко, бегущих под ливнем,

смеющихся тихо и прячущих слезы,

совсем одиноких, безумно счастливых,

больных и здоровых, смешных и серьезных,

кричащих с балкона, поющих под домом,

роняющих папки с листами доклада,

стоящих у лестницы, пьющих боржоми,

нарзаном измученных, тех, что украдкой

смотрели и тех, что не прятали взгляда,

идущих не в ногу и рядом бегущих,

правдивых и этих – скрывающих правду,

и лгущих, и мало и многоимущих,

летающих, ползающих, земноводных,

рыб, раков, тельцов, козерогов и прочих

живых и умерших, все их переводы

и подлинники, и подстрочник,

дорогу в ромашках, котов, попугаев,

настольные лампы, детей, стариков и

тритонов, спаси, сохрани, не ругай их,

им больно.

 

***

Бог не старик, он – лялечка, малыш,

он так старался, сочиняя пчелок.

Смотри, как хвойный ежик непричесан,

как черноглаза крошечная мышь…

 

Но взрослые скучны, нетерпеливы,

рассеяны и злы, им невдомек,

какое счастье этот мотылек,

кружащийся над зреющею сливой.

 

И почему он должен слушать их,

когда его за облако не хвалят?

…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?

всех вас троих…

 

 

***

Туман спадает…я его надеваю, а он спадает…

Не мешайте мне спать…

Что же дальше?

 

В детстве я протягивала лицо

маме и говорила: «Поцелуй

старую птицу».

Мама смеялась: «Какая ж ты старая?»

И целовала.

 

Теперь я иду, бормоча себе:

«Старая птица»

И отвечая: «Какая ж ты птица?»

 

Никто меня не поцелует.

 

***

все солнечные дни открылись в ноябре,

ноябрь из окна – почти что чашка чаю,

аквариум теней, плывущих на ребре

по воздуху, который соткан из печали

 

ну что же ты, начнись! с разбегом в сорок лет

получится взлететь и в небе помаячить

ну что же ты, очнись, тяни другой билет –

кленовый, например, какой-нибудь поярче

 

не липовый, тяни, моя другая жизнь

расходится вверху далекими кругами

…по воздуху воды, минуя этажи

и крыши, где рыбак всем рыбам помогает

 

***

в оба жаберных сердца качая утренний

сыро-копченый осенний воздух

несется октябрь восьминого

 

чернильный такой или к пиву

 

заканчивается

 

застыв на пуанте

качаясь что тополь

под солнечной бездной

над водною гладью

и неуловимо

 

в дыханье и пульсе

во всей худобе своего красноречья

(лопатки и плечи там)

снимает с себя ожерелья и шали

роняет и плачет

 

 

***

С той стороны зеркала пыльный паук,

мальчик разочарован разгадкой тайны.

Папа у мальчика был кандидат наук,

мама теперь рассеяна и печальна.

Зеркало было завешено пару дней,

тетя Полина ему подарила Киндер

с Халком зеленой птицы на самом дне,

мальчик его куда-то уже закинул.

Папа к нему приходит и говорит

медленнее и четче, чем было раньше:

как ни живи ты долго, да хоть умри,

ты все равно не знаешь, что будет дальше.

 

 

***

«А они все карчут и карчут», —

говорила она, и глаза бестелесного цвета

сторожевые

ресницы

сводила к прогоркшему носу.

С деревьев слетали, никак не кончались,

вороны, вороны,

они повторялись и гасли

в малиновом вареве

лужи.

Она говорила, и пальцы ее остывали,

ослабленно никли,

губами едва шевеля, говорила,

едва говорила, фрактала,

во сне бормотала,

в косынке лиловой,

в которой на море,

где чайки, а вовсе

не эти вороны, которые карчут

вороны и карчут.

 

***

Ляжешь, бывало, днем, до того устанешь,

под двумя одеялами и под тремя котами,

на большом сквозняке закрывая правое ухо,

так и спишь – то девочка, то старуха.

За окном дожди умножают собою жалость

вон того листа и медленно окружают

бомжеватый дом, в котором ты засыпаешь

под тремя одеялами и четырьмя котами.

И когда последний лист упадет на землю,

разойдутся все прохожие ротозеи,

под пятью одеялами и десятью котами

ты заснешь так сильно, что спать уже перестанешь.

 

***

Дали холодную воду, зеленый свет,

можно идти и пить из воздушных струй,

нет никакого горя и смерти нет,

лето еще, Успение, долгий труд

жизни земной превращается в неземной

отдых от всех грядущих и дней и дел,

милая Богородица, будь со мной,

спящая там, просыпающаяся здесь.

 

 

***

Пока Ты воскресаешь, я пеку

куличики. Пока под плащаницей

свет фотовспышки печатлеет лик,

зрачки сужаются, теплеют сухожилья,

приметы жизни проступают сквозь

заботливую бледность, я всыпаю

по горсточке пшеничную муку,

размешиваю с нежностью пшеничной.

Тем временем ожившее болит,

и голова, как будто бы кружился

на карусели, замечая вскользь

цветное и тенистое, вскипает,

а я взбиваю высоко белки

и погружаю в праздничное тесто,

Ты растираешь пальцами виски,

приподнимаешься и сходишь с места.

И плащаница, за ногу схватив,

проделывает ровно полпути

по полу осветившейся пещеры.

Свершившееся входит в область веры.

И только что, как отодвинул смерть,

сдвигаешь камень и выходишь в свет.

 

 

***

Яблоки на ветке – подойдешь

вспыхнут молчаливым и осенним,

надо воздух каплями просеять.

Обнимаю. Скоро буду. Дождь.

Пахнет пылью, синим, и гроза

смотрит, запрокинувшись, и водит

по воде рукою и травою

вздрагивает, закатив глаза.

Не дыши. Губами пробуй лоб.

Я вот-вот. Темнеет над обрывом.

Ахнет оземь, грянет, это ливень,

ливень, ливень, никакой не дождь,

повезло. И памятник в слезах.

Вот и все, теперь терпи убытки –

яблоки лежат в воде убиты

ливнем. Ливень, ливень, я гроза.

В воздухе снаряды и разряды,

на земле в траве в воде лежат,

каждое в руках бы подержать,

полежать бы с каждым рядом.

 

***

Вознесение. Дождь. Сын за руку приводит отца,

тот с улыбкой, бочком, мелко шаркая, входит, и кафель

отражает его водянисто, и несколько капель

принимает с одежды, и вовсе немного с лица

растворяет в воде, и тому, кто идет по воде,

прижимая подошвы, уже непонятно, кто рядом,

он скользит, улыбаясь, в нелепом телесном наряде

старика, собираясь себя поскорее раздеть,

раздеваясь, роняя, то руку, то ухо, то око,

распадаясь на ногу, на лего, на грустный набор

суповой, оставаясь лежать под собой

насекомым цыпленком, взлетая по ленте широкой

эскалатора — вверх, в освещение, в воздух, в проток

светового канала, смеясь, понимая, прощая

старый панцирь, еще прицепившийся зябко клешнями

к незнакомому сыну, ведущему в церковь пальто.

 

***

Лесов таинственный осень

резной прозрачный сухостойный

дыши листвой не окосей

от столька

 

Но запах втеплится в нору

между корою и грибами

ляг на живот его берут

губами

 

Там пушкин спит и тютчев спит

и мандельштам иосип бродский

заснул устав бороться с ним

устал бороться

 

Роняют руки свет несут

прозрачнеют и снега просят

и держат держат на весу

осенью осень

 

***

перестану узнавать

кто зашел в мою палату

лица станут как заплаты

и когда влетит пернатый

ангел с клювом виноватым

ляжет рядом на кровать

грустный маленький горбатый

я возьму его с кровати

колыбельно напевая

чтобы ртом своим кровавым

навсегда поцеловать

и когда окно погаснет

и остынет

отпусти и не ругай нас

и прости нас

видишь крыльями свистим

над проводами

проводи нас отпусти

нас не ругай нас

над дорогою над рощею над речкой

облаками освещенными сквозь пальцы

не владея больше мимикой и речью

машем крыльями тебе смеемся плачем

 

***

хочу быть крепкой старухой

сухощавой девяностолетней бабкой

благословляющей Бога

сходившей утром к колодцу

сварившей правнуку каши

прилегшей вздремнуть на лежанку…

на окнах сквозняк ловит ситец

весна задыхается в небе

мурлыкает кошка под боком

старушечьим мертвым но добрым

 

***

Тело мое, состоящее из стрекоз,

вспыхивает и гаснет тебе навстречу,

трепет и свет всё праздничнее и крепче,

медленнее поднимаются в полный рост.

 

Не прикасайся – всё это улетит

в сонную синеву и оставит тяжесть

бедного остова, грусть, ощущенье кражи,

старость и смерть, и всякий такой утиль.

 

Эту музейную редкость – прикосновенье

и фотовспышка испортят и повредят.

Можно использовать только печальный взгляд

долгий и откровенный.

 

 

***

смотри уже осень летит с подоконника в сад

и я тебя очень но что нам об этом писать

у сердца над домом колесики смерти стучат

мой сервер раздолбан и некуда вставить (молчать!)

полжизни которой я шла до тебя без тебя

смотри уже скоро и небо начнет облетать –

холодным и строгим всю осень мою занесет

и книги и ноги и губы и волосы – все

на родственный отзвук потянутся корни и рты

я рядом я возле мне кажется я это ты

диктант на проверку – согласна не произнесу

молчу суеверно но – главное самую суть

 

смотри уже дремлет с дремучего дерева лист

с задумчивым креном к молчащему центру земли

 

***

Смутно и муторно видно фонарь и то,

как семенит на свету водянистый холод,

если листать твою руку, последний том,

класть на колени голову, уши, хобот,

можно понять другое – что нету дна

в темном колодце нежности и паденья,

это как смерть – уходишь в нее одна,

без телефона, без паспорта и без денег.

Можно не слушать и даже не отвечать,

можешь молчать, отвернувшись и притворившись.

Губы заходят справа в печаль плеча,

ловят меня за рифмы, сбивают с ритма.

Это как сон, из которого снова сон,

высунув хобот, качает меня и будит.

Дай поцелую за шею, шепну в висок,

плюну, прижму, пошлю… кто же так целует –

нет никого, только местные пустыри

анестезию пытаются сделать общей.

Нежность, как смерть. Обе зреют уже внутри.

Первая ближе. Вторая немного проще.

 

 

***

Я себя чувствую плохо. А ты меня?

Что говорит тебе сердце от имени

спящих деревьев и снега летящего,

долгой дороги кружащей, кружащейся,

всё возвращающей в град заколдованный?

Чары наложены, -ованный, -ёванный

медлит закончиться день – раскачай его

в спать, в колыбельную, в свет нескончаемый.

Трубкой попыхивать, бравурно кашляя,

будет зима моя старая, страшная,

нежная бабушка в шапке из войлока,

жать на клаксон между ног у извозчика.

Странное дело – как будто я вспомнена,

целой деревней ходили на поиски

в топких болотах, в лесах и за горкою,

стала русалкою – скользкою, горькою.

 

Защекочу тебя, спрячу под лёд,

бойся, теперь нас никто не найдет.

 

***

ему не надо все что я

живот спина стихи молчанье

идти лежать сидеть стоять

кивать и пожимать плечами

входить и выходить в окно

глухие отблески бросая

на рвущееся волокно

с распущенными голосами

все что ему не надо — я

весь перечень полузабытых

предметов быта бытия

небытия не быть небыта

 

 

***

Я бешеный огурец: дотронулся — весь в стихах,

даже смешно. Даже грустно. Даже противно.

Все-таки — даже смешно.

 

 

***

За это время я успела

родить детей,

привыкнуть к своему лицу,

понять, что душераздирающая жалость –

единственная верная любовь,

узреть, что я беспомощна,

что Бог нас не оставит,

но и не поможет

взойти на этот холм, откуда свет

всё сделает понятным и прощенным.

Не много,

но надежда остается,

и радость происходит

и дышать,

и всякое дыханье…

1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (12 оценок, среднее: 4,00 из 5)

Загрузка...