Татьяна Бугаец

Отрывок из притчи “Кокон”

Лиловка мечтала о крыльях, но её пугало слово «кокон», которое обозначало новое, неведомое ранее состояние. К тому же, было страшно оторваться от «социума», прослыть глупой и отверженной.

– Нет, я не смогу, не решусь, – думала она, пряча глаза от старой Ночной бабочки, которая пристально наблюдала за ней с резной оконной рамы. 

Вдруг она помыслила о том, как быстро, и порой, неожиданно беспечные гусеницы покидают бренный мир. Некоторые не успевают сгрызть даже пару малиновых листьев. «А так ли, на самом деле, важно их мнение?» – задалась она вопросом.  

Лиловка всё более убеждалась, что удивительная и чудесная жизнь в воздушных пространствах манит её с непреодолимой силой. Замечтавшись, она увидела себя в грёзах порхающей во свете солнечных лучей и не заметила, как её веки отяжелели…

Пробудившись ранним утром обновлённой и будто окрылённой, она спустилась по тонкой ниточке на мокрую траву. Исполненная новых чаяний и сил, Лиловка радостно взглянула в зеркало из капельки росы и в ужасе отшатнулась. Реальность была вовсе не такова, как ей грезилось. Из «зеркала» на неё смотрела тощая, неприглядная гусеница. Цвет тельца начал утрачивать насыщенность, она морщинилась, покрывалась чешуйками… Сравнив себя с прекрасным Павлиньим Глазом, лиловая гусеница упала в уныние.

– Чтобы поддерживать мечту, нужна вера, – снова услышала она с высоты знакомый добрый голос. – И, конечно же, действия!

– Да, именно так, – присоединился к Павлиньему Глазу пленительный Махаон, акробатическим взмахом крылышек вспорхнувший с пушистой головки отцветшего одуванчика. – Мои неверующие в мечту друзья давно превратились в удобрение, прожив короткую «ползающую» жизнь, а я поверил в чудо и теперь летаю.

– Неужели и вы были… гусеницами? – недоверчиво-робко спросила Лиловка окруживших её прелестных бабочек.

–Да, – утвердительно ответил Махаон, хотя теперь в это сложно поверить. Но, – продолжал он таинственным голосом, глядя ей прямо в глаза, – мы согласились пережить нечто, подобное умиранию.

Произнесённое показалось Лиловке ужасным и, отпрянув в смятении, она скукожилась. Оправившись от первичного шока, гусеница переспросила, трепеща:

– То есть, как …?

По её кольцам прокатилась дрожь.

– Да, – загадочно ответили чудесные бабочки в унисон, – но лишь для того, чтобы снова ожить! И обрести новое бытие: красочное, насыщенное! Разве это не чудесно?

Вконец растерявшись, Лиловка застыла в недоумении.

– Пойми же, – размеренно произнёс Махаон, – чтобы стать бабочкой, надо  перестать жить жизнью гусеницы.

– Чтобы принять новое, иногда необходимо отвергнуть старое, – со знанием дела поддержала его речи Павлиний Глаз. – Лишь страх приземляет нас, делает никчемными. Он обрезает крылья, вводит в отчаяние.

Сказав это, она переместилась на душистый клевер, чтобы отведать сладкого нектара. Вслед за ней упорхнул и пунктуальный Махаон, торопившийся на обед.

А Лиловка осталась наедине со своими мыслями, но Василиса всё равно услышала их. Размышления визитёров казались гусенице вычурными, философскими, «не от мира сего». «Да ведь я и сама не от мира сего…», – подумала Лиловка, снова неожиданно воскликнув:

– Я не знаю, как это будет, но я хочу, хочу парить в свободном воздушном пространстве! Мне не интересна жизнь без крыльев!

 Удивившись такому нечаянному порыву в себе, она снова воспряла.

– Ничего у тебя не получится, – проворчала неизвестно откуда взявшаяся бабочка-Траурница, остужая радостный пыл Лиловки. – Ты слишком труслива.

Её мрачный приговор прозвучал, как гром среди ясного неба. Непрошенная гостья в бархотно-вишнёвой мантии с зубцами, окаймлёнными широкой жёлтой полосой, выглядела гламурно в роскошном наряде. Втайне она претендовала на звание «Королевы луга», но никто об этом не подозревал.

Траурница хорошо знала, что Павлиний Глаз с Махаоном не врут, но завидовала их красоте, не желая, чтобы подающая надежды Лиловка когда-либо пополнила их дружную компанию, составив ей конкуренцию.

Неискушённая, Лиловка опечалилась мрачным «вердиктом» презентабельной, как ей казалось, бабочки.

В надежде обрести хотя бы чью-то поддержку, она поползла на широколистную шелковицу, чтобы поделиться печалью с гусенем Тутового Шелкопряда, которого считала другом. По крайней мере, он сохранял нейтралитет, когда её бранили. 

– Наша жизнь на листочке так коротка, висит на тончайшей ниточке, – промямлил Тутовый Шелкопряд, глядя на недалекую, по его мнению, подругу. – Подумай вот о чём, – с надрывом в голосе продолжил он, – мои собратья на шелководческих фабриках тоже мечтали летать. Но их уничтожили ещё личинками, чтобы получить неповреждённым драгоценный шелк. Их же самих употребили в пищу в засахаренном виде.

Будучи в глубокой печали от навеянных воспоминаний, он пустил скупую слезу, и начал стремительно обгладывать листву шелковицы, чтобы хоть как-то утешиться. Насытившись зеленью, повеселевший собеседник предложил Лиловке «переключиться» на другую тему:

– Насладиться бы жизнью гусеницы, и довольно, – подвёл он черту под разговором. – Да, и кстати, ходят слухи, что сегодня ночью будет налёт скворцов, так что берегись, соседка…

Одев наушники, он уполз в «виртуал».

Печальный рассказ Тутового Шелкопряда произвёл на Лиловку неизгладимое впечатление. Бросив взгляд на оставленный на кресле-качалке яркий шелковый шарфик хозяйки дома, она побледнела. «Крапивница права: этот мир жесток!», – заключила мечтательница. От безысходности ей ещё сильнее захотелось воспарить в воздушное пространство, подальше от земли с её бедами, наслаждаться прозрачной тишиной и «вкусными» ароматами разнотравья.

– И всё же, – бросила она вслед Тутовому Шелкопряду, – я решительно настроена войти в кокон!

Сняв наушники, он беспокойно переспросил:

– Что такое – этот кокон, о котором ты говоришь? 

– Он похож на жаркий плотный лист дерева, в который гусеница будто обёртывается в несколько слоёв. В нём надо застыть, чтобы «перевоплотиться». Но меня уверяли, что результат превзойдёт ожидания!

– Что за блажь? – возмутился друг непонятному набору слов визитёрки. – Объясни мне подробно: ты предлагаешь «париться» в каком-то коконе, когда вокруг столько сочной листвы?

– И капусты, особенно белокочанной капусты, – глотая слюнки, запищала c грядки неподалеку изрядно разжиревшая гусеница Белянки.

– Нет, это точно не для меня! – резко ответил Тутовый Шелкопряд и, возмущенный, ретировался по тончайшей нити в заранее обустроенное фортификационное укрытие. – Жизнь одна, не надо «париться»! Тут бы ночной налёт птиц пересидеть, а она: кокон, кокон… Какие глупости! – непрестанно бормотал он, поднимаясь вверх.

Лиловке ничего не оставалось, как вернуться в сообщество сестёр-гусениц. Павлиний Глаз с Махаоном упорхнули в дальние дали и уже давно не давали о себе знать. Её же терзали прежние мысли, не оставляя в покое.

Она обречённо смотрела на сестёр-гусениц, которые ещё более закоснели в упрямстве. Никто и слушать не хотел её, как они говорили, «бредни». Лиловку считали сумасбродной и, в конце концов, на «совете гусениц» единогласно постановили: прервать всякие отношения с «бунтовщицей»!

(1 оценок, среднее: 4,00 из 5)

Загрузка…