Страна: Россия
Творчеством занимаюсь с раннего детства. Первая серьезная публикация была в далеком 1992 году. С тех пор вышло 6 книг прозы. Помимо литературы, увлекаюсь живописью. Десять лет я отработала на телевидении. Журналистика — не профессия, а образ жизни. Поэтому и сейчас я веду свой видео канал, снимаю и монтирую передачи «Богема Петербурга», «Встречи за чашечкой кофе». Как соучредитель и главный редактор выпускаю информационно-аналитическую газету «На наш взгляд» и Литературное приложение к ней. Очень люблю путешествовать.
Country: Russia
I have been engaged in creative work since early childhood. The first serious publication was back in 1992. Since then, 6 books of prose have been published. In addition to literature, I am fond of painting. I worked in television for ten years. Journalism is not a profession, but a way of life. Therefore, even now I am running my own video channel, shooting and editing programs «Bohemia of St. Petersburg», «Meetings over a cup of coffee». As a co-founder and editor-in-chief, I publish the information and analytical newspaper «In Our Opinion» and a Literary supplement to it. I really like to travel.
Отрывок из повести “Как я сошел с ума”
Посвящается моему сыну Всеволоду, который мог
стать гением, если бы не болезнь…
Предисловие автора
Эта книга о том, как болезнь может перечеркнуть планы и мечты, перечеркнуть жизнь. Я хочу обратиться к здоровым людям и донести до них, что им повезло – они здоровы, и пусть они ценят свое счастье, ведь быть здоровым – это счастье, как бы банально это ни звучало… А те, другие, кому не повезло – и они заболели, пусть помнят, что их болезнь, ее преодоление, смирение с ней – это их испытание. И испытание для их близких. А еще – искушение, так как легко впасть в отчаяние и воскликнуть: «Господи, за что?!», и в который раз напомнить себе: «Не за что, а для чего…».
Кто может заглянуть во внутренний мир такого человека, проникнуть в его мысли, в его мозг? А что, если эта болезнь – своеобразное благословение свыше? Где пребывают эти люди в то время, как их тела находятся в реальном мире? В каких мирах? Где в это время блуждает их душа? Автор дерзнул заглянуть по ту сторону их реальности и описать их мир, чтобы другие смогли лучше их понять.
Про таких говорят – «убогие», подразумевая – «ущербные», хотя изначально этимология слова «убогие» — «у бога». Они – душевнобольные, уязвимые в этом мире – уже у Бога и с Богом. На востоке их называют – «любимцы Аллаха». В то время, как некоторые здоровые люди, озабоченные развитием собственной духовности, занимаются различными практиками, пытаясь достичь измененного состояния сознания и приблизиться к Богу, эти уже там, безо всяких усилий… Проклятие это – или благословение?
Общество должно с сочувствием относиться к таким людям и делать все возможное, чтобы они и их близкие легче переносили это испытание. А для того, чтобы сочувствовать, сопереживать, их надо понимать, в том числе понимать, что с ними происходит, и что они переживают. Для того и написана эта книга.
Началось все с того, что я нашла эту тетрадь. Общая тетрадь в клетку, на обложке – розовые покемоны. А открыв ее, я стала читать дрожащий, заваливающийся влево почерк сына и не могла остановиться, пока не пролестнула последнюю страницу… Записи начинались так:
День когда я решил все записывать
Когда люди встречают меня, они видят обычного парня, у которого «не все дома». Но они не знают, что за этой стеной молчания и внешней причудливостью скрываются незаурядный ум и невероятные способности. Я скрываю от всех свою супер-силу – способность видеть мир иначе, мой ум способен анализировать информацию на уровне, запредельном для обычного человека. Я жду, что смогу пригодиться, смогу применить мои способности, чтобы быть полезным и, возможно, защитить тех, кого люблю…
Я — Всеволод. Это нельзя забывать. Лучше записывать. У меня все реже бывают моменты просветления, вот как сейчас. Поэтому я буду записывать, пока помню. А что я помню? Я помню, что мне тридцать три. Помню, что заболел. Первый раз меня положили в больницу в двадцать два. Значит, я болен уже одиннадцать лет. Мама поначалу все время повторяла, что это пройдет. Сейчас она уже так не говорит. Смотрит на меня с ненавистью. Да, именно так, я же все вижу. Я ее понимаю – я не оправдал ее надежд. Но я оправдаю! Когда придет время…
Ведь я же гений! Мне это внушали с детства. А врач сказала, что, несмотря на болезнь, мои способности никуда не делись, они просто бездействуют… до времени.
Почему я гений? Ну, смотрите: много ли детей в полтора года знают все буквы алфавита? А я знал! Запомнить их было вовсе не сложно. Я познавал мир. Я указывал пальчиком на цветок – мне говорили: «Это – цветок». Я указывал на букву «А», мне говорили – «Это А». Так я и запоминал: это цветок, это – А. Также и с другими буквами. Когда мне исполнилось три, мама стала учить меня английскому, так как, по ее словам, иностранные языки лучше учить с раннего детства. К пяти годам я уже бегло говорил на английском и испанском. Языки давались мне легко. Я говорил на разных яхыках также легко, как дышал… А еще в пять лет я научился играть в шахматы. И даже обыгрывал взрослых. Кто меня научил – не знаю, так как мама не умеет играть в шахматы. И с математикой я подружился сам по себе, потому что мама терпеть не может математику, она – гуманитарий и писатель. О чем она пишет, не знаю, так как печататься она стала, когда я уже заболел, мне тяжело читать. Я больше люблю комиксы. Смотришь на картинки – и все понятно. И не надо напрягаться. Так вот. Я приходил из детского сада и со смехом рассказывал, что воспитательница учила нас складывать два плюс два. А я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я умножил, к примеру, сорок четыре на двадцать пять… И тут же выдал решение. Она потеряла дар речи. И это было смешно.
В общем, когда меня в пять лет отдали в школу для одаренных детей, я уже неплохо болтал по-английски, хорошо читал, знал таблицу умножения и играл в шахматы. В школе меня определили в класс, где было всего пять детей. Как объяснили маме – такое количество учеников обеспечит каждому индивидуальный подход. Школа помещалась в двухэтажном особняке. Там было красиво: кожаные диваны вдоль стен, а на стенах картины. Нас там вкусно кормили. И вообще все там было по-домашнему. Занятия продолжались часов по десять. Помимо общеобразовательных наук, нас учили математике по спецпрограмме, музыке, танцам, рисованию, а также английскому, испанскому, французскому и японскому. Почему японскому? Не знаю. У меня в комнате несколько русско-японских словарей. Чтобы не забыть. Мама рассказывала, что обучение в этой школе стоит очень дорого и она ни за что не смогла бы платить, но мне позволили обучаться там, потому что мама тогда работала журналистом и, как она говорит, «продвигала» нашу школу по телевизору. Мама всегда говорила, что 1990-е годы она пережила прекрасно: устроилась журналистом на телевидение и стала хорошо зарабатывать. Конечно, желающих попасть в «телик» было предостаточно, но маму пригласили, потому что главный редактор прочитал ее рассказ в литературном журнале и подумал, что из человека, который так лихо пишет, мог бы получиться хороший журналист. До этого мама работала в музее. Она будила меня в шесть утра, отводила в садик, а сама шла на работу. Поздно вечером она забирала меня из садика. Я ее почти не видел. А на телевидении рабочий день был не нормированный, так что мама могла больше времени уделять мне. Но при этом платили маме хорошо. У нас дома появились разные вкусняшки, я стал модно и ярко одеваться, а в школу для одаренных детей мы ездили на такси. Других ребят привозили папы на автомобилях. Я как-то спросил маму, есть ли у меня папа, и если да, то почему он никогда не приходит. Мама ответила, что папа, конечно, есть, и что он – замечательный, но он болеет, а потому не может с нами жить и приходить к нам. Я спросил: а когда он выздоровеет, он же придет?..
(Пока оценок нет)
Загрузка…