Силим Кам

Отрывок из мистического детектива “Блюбери”

Ее шаги гулким эхом отдавались по коридору. Она спешила, но куда, понять не могла. Какая-то тихая дрожь гладила ее изнутри, словно она знала весь сюжет наперед, но никак не хотела признаваться в этом. Инстинкт всегда берет верх. И она в который раз отдалась ему.
Легкий скрип несмазанных петель сыграл на ее натянутых нервах кантату. Она оглянулась и со страстью нырнула в темноту. Ее подмостки. Ее спасение. Она отлично знала свою роль, играя с таким надрывом, на какое только может быть способно живое существо.
Где-то за ее спиной с лаем зажигались софиты, но она по-прежнему находилась в кромешной тьме. Где-то там, за бетонной перегородкой непонимания, копошились зрители. Они чинно рассаживались по своим местам, невидящими глазами просматривали глянцевые программки и нервозно теребили общипанный бархат соседних кресел в предвкушении потехи. Толпа была большая и пестрая и щебетала на всех языках – каждый звучал под стать своему оперению. Не обошлось без водоносов и продавцов сладостей, на которых с жадностью набросились напудренные барышни.
Те, что помоложе, трясли своих кавалеров за рукава и уносили полные пригоршни леденцов; дорого одетые статные леди снисходительно кивали, и разносчики, не забывая кланяться и улыбаться, со всех ног бросались к ним. В конце концов, в зрительный зал даже пробралась торговка цветами, но, то ли ее вид был чересчур неопрятен, то ли свет погасили слишком рано, только она так и замерла на своем месте, не продав ни единого цветочка.
Это была сильная пьеса. Никто ничего не понял, но многие ушли со странным чувством вины и досады от ощущения, что чего-то не уловили, будто подсматривали в замочную скважину банной комнаты за поразительно красивой женщиной, но так и не смогли разглядеть ее лица. Большинство, полуобразованные дельцы, наперебой обсуждало, какую именно трагедию Шекспира представила на сцене шумливая труппа.
Кое-кто, в основном перезрелые театралы, картинно пригубив коньяку, утверждали со значительным видом, что это был отнюдь не Шекспир, а вообще, жанр абсурда, в исполнении двух, максимум трех актеров.
И только одну зрительницу, юную, совсем еще девчонку, вынесли из зала на руках, а потом долго оттирали от нее нашатырем те нелепые видения, в которых женщина на сцене погибала, причем погибала по-настоящему и от своей руки. В зале тогда и вправду пролилась настоящая кровь, но только из пальца мальчишки, утверждавшего, будто его укусил цветок из корзинки пожилой леди. Но рядом с ним никого не нашли, и родители, краснея со стыда, удалились из зала вместе со своим впечатлительным чадом.
Незадолго до всего этого, до того, как почтенная публика наводнила собой бары и кабачки возле театра, повинуясь стадному порыву промочить горло; совсем незадолго до того, как мужчины и джентльмены, опрокинув в себя третью рюмку спиртного, принимались ругаться с таким чувством, словно говорили на другом языке; незадолго до того, как сопровождавшие их дамы испуганно жались к своим спутникам, пропадая в своих коктейльных платьях под жадными взглядами местных забулдыг; незадолго до этого откровения луженой глотки неистово гремели овации. Настолько искренние и оглушительные, что были сродни грому, раскатами опрокинувшие подмостки. Толпа неистовствовала, требуя свою героиню, приму, что стала жертвой, так натурально следуя воле судьбы.
Но она не появилась больше на сцене. Лишь когда овации сменил яростный, захлебывающийся лай, на ней посмел появиться маленький, щуплый человечек, почти гном, в замызганном красным фартуке, и дрожащим голоском просверлил, что приму без чувств отвезли в больницу из-за переутомления. Своими едва заметными колебаниями воздуха этот санитар портьер словно нажал гигантский выключатель – бешеные вопли сменились раздраженным бульканьем, и толпа ринулась к выходу, бликуя под фонарями кто лаковыми прическами, а кто лысинами…

Глаза Блюбери смотрели в окно. Но вряд ли заурядный пейзаж зимнего сада мог пробудить в них хоть искру интереса. Наоборот, это глаза Блюбери были окнами, заглянув в которые, можно было потеряться навсегда. Мрачные коридоры тоски с гнилыми ступеньками, извиваясь в немыслимых корчах, уводили так глубоко внутрь, что черная вода воспоминаний сливалась с вечной тьмой ее мыслей. Словом, для постороннего человека этот взгляд был путем в бездну.
В раскиданных по полу руках Блюбери была сосредоточена огромная сила, и если бы она захотела ею воспользоваться, то могла бы причинить зло многим и многим людям. Но в который раз она не смогла защитить даже себя…
Ее непокорные огненные волосы пятном рыжего света растеклись по черному паркету. Некоторые пряди были перемазаны чем-то пронзительно красным и уже слиплись. Бледная кожа Блюбери придавала какой-то инфернальный контраст краскам собственного тела. Ее короткое кукольное платьице викторианского стиля было словно в пятнах вишневого варенья. Кто-то нарочно задрал его выше бедер, обнажив длинные худые ноги и тонкую полоску трусиков. Но даже сейчас Блюбери казалась живым, задумчивым ребенком, лолитой, которую хотелось обнять и утешить.
Все это было не так. Затылок Блюбери был безжалостно вскрыт тяжелым тупым предметом, а в спине, чуть ниже левой лопатки, торчал большой нож. Она была безнадежно мертва, хоть и пыталась сохранить себя после этого.
И все же смерть была ей к лицу. Всех этих ран, несмотря на грубые орудия убийства и их чудовищные размеры, не было заметно даже вблизи. А кровь была слишком яркой, чтобы казаться настоящей. Ее пухлые и уже посиневшие губки вот-вот должны были простонать заключительную фразу разыгранной пьесы, а потом проворные тонкие пальцы одернут подол игрушечного платьица, и готическая фея полетит навстречу заслуженным овациям зрителей. Но ничего этого не произходило. Даже у чудовищной трагедии, разыгранной в этой гостиной, не нашлось ни одного свидетеля, кроме убийцы…
Спустя полчаса явились хозяева. Войдя в дом, они внесли за собой облако запахов шумной толпы, алкоголя, дорогих сигарет и мороза. Раскрасневшиеся, они по-прежнему что-то обсуждали, снимая верхнюю одежду. Кто-то, скорее всего она, легкими шагами продефилировала на кухню, чтобы сварить кофе. Он направился к дивану в гостиной.
Вскоре раздался крик. Она уронила чашку и обожгла себе пальцы. Он вскочил в недоумении. Она указала на дверь мансарды, застекленную сверху донизу.
– Здесь что, кто-то был? – сурово спросил он.
– Дверь была закрыта…, – пролепетала она. – Я просто не представляю, кто это мог сделать…
– А ты не могла случайно задеть ее?
Она ответила не сразу, нервозно теребя край своей шали:
– Ну что ты, милый! Я дорожу Ей больше жизни, ты же знаешь!
Он осторожно подошел к алой лужице, и присел на корточки. Затем погрузил палец в нее, и бережно сунул в рот.
– Странно. Сладкое, но не варенье, точно… Кто же это мог быть?
– Может, вызовем полицию? – она испуганно посмотрела, какими злыми стали его глаза, но было уже поздно.
– Полицию? Полицию! – его лицо побагровело. Он резко встал, сжимая кулаки. – И что ты им скажешь, идиотка? Что кто-то проник в наш дом, пробил башку твоей гребаной кукле, всадил в нее нож и залил весь пол каким-то странным вареньем?
Уже на середине фразы он раскаивался, глядя, как она сгибается под тяжестью его слов. Ему стоило сделать усилие, чтобы высказаться до конца, ведь он не мог поступить иначе. Глядя, как она сжимается на полу в комочек содрогающейся плоти, он почти возненавидел себя и был готов на все, чтобы загладить вину.
Он подошел и осторожно погладил ее. Когда она стала тихо отзываться на его ласки, он проговорил:
– Посмотри лучше, все ли остальные вещи на месте… Да, и где у нас лежат тряпки, малышка? Надо бы здесь прибраться…

(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…