Наталья Махно

Отрывок из рассказа “Статус матери”

— Ты все время делаешь одну и ту же прическу! Тебе самой не надоело? И этот рыжий цвет уже давно вышел из моды!
Мама молча слушала мою тираду, расчёсывая у зеркала свои длинные волосы и укладывая их вокруг головы в заплетенную косу. Эту процедуру она проделывала каждое утро, просиживая перед старым зеркальным трюмо целый час. Наши с отцом комментарии о том, что уже надоело собирать по всей квартире ее длинные рыжие волосы, что надо наконец их взять и обрезать, что эта вечная «шишка» на голове ее старит, она с поразительным спокойствием пропускала мимо ушей.
Как всегда, молча выслушав меня, мама улыбнулась, встала и пошла одеваться – ей уже нужно было бежать на работу. И конечно же, она снова нацепила свое любимое аляпистое платье, какой-то невообразимый ужас из желтых, оранжевых и красных цветов. Я просто застонала от досады:
— Мама!!! Да что же это такое!? Я ведь привезла тебе приличные вещи, почему ты их не носишь? Ты — руководящий работник, ты не можешь так выглядеть!
По масштабам нашего районного городка, затерявшегося на окраине Новосибирской области, мама занимала солидный пост – она была директором районного Дома пионеров. Это двухэтажное здание с деревянными лестницами было битком набито кружками юных авиамоделистов, балалаечников, танцоров, шахматистов и даже корабелов (несмотря на то, что до ближайшего к нам Обского моря было почти 400 километров Кулундинской степи!). С утра до позднего вечера по Дому пионеров с визгом носились толпы детей разного возраста в костюмах для выступлений, с музыкальными инструментами, часами для шахмат или с театральными шпагами наперевес. Актовый зал со старым пианино периодически преображался то в танцевальную студию, то в выставочный зал рукотворных поделок, то в оркестровую яму. Часто в нем проводились тематические вечера, после которых устраивались танцы. Первое приглашение на танец от мальчика я получила именно здесь, в этом зале… Там же выросли, познакомились, подружились и позже переженились практически все жители нашего небольшого городка со странным названием Карасук (в переводе с тюркского языка – «Черная, подземная вода»). Маму знали и помнили – здоровались на улицах, звонили, приходили, делились новостями и заботами уже взрослой жизни. Двери ее небольшого кабинета на втором этаже никогда не закрывались. И хотя я уже пару лет как уехала из дома на учебу в университет, меня по-прежнему тянуло в этот двухэтажный особняк.
В этот раз я приехала на все лето, договорившись о прохождении журналистской практики в нашей районной газете «Сельская новь». В качестве подарков я привезла много недорогой, но качественной одежды: несколько футболок и спортивный костюм для отца, элегантные классические платья для мамы. Все это я купила на первые «заработанные» деньги, по вечерам надраивая полы в соседней с университетским общежитием школе. Отец облачился в обновки практически сразу, а мама, обняв и поблагодарив меня, повесила их в шкаф и ни разу не надела. Это обидело меня до глубины души – неужели ее старомодные разноцветные «мешки» ей дороже, чем подарки родной дочери? На все мои расспросы мама лишь отшучивалась, что она консерватор по природе и необходимо некоторое время, чтобы привыкнуть к новым платьям. Так они и висели в шкафу, покрываясь пылью и раздражая меня, когда я открывала дверцу и натыкалась на них взглядом.
— Нет, ну что ты с ней будешь делать? – я лишь развела руками, услышав, как за мамой захлопнулась входная дверь. Она все-таки ушла на работу в своем шелковом разноцветном ужасе!
— Да брось, дочка! Пусть делает, что хочет! Её не переспоришь! – отец в досаде махнул рукой и вышел на балкон курить.
Сегодня мы с ним оба работали во ворую смену, а потому можно было не торопиться и побездельничать. Впрочем, вряд ли… Квартира родителей, на мой взгляд, вконец обросла разным хламом. Все мои попытки навести хоть какой-то порядок и что-то выбросить натыкались на упорное сопротивление матери. Она не разрешала ни к чему прикасаться и запустение в доме с каждым разом становилось все заметнее. Что же такое происходит с ней?
— Пап, уж извини за прямоту, а чего вы так грязью заросли? В квартире уже не повернуться!
— Да? Разве? – отец рассеянно взглянул на меня, явно думая о чем-то другом. – По-моему, все как было, все на своих местах!
— Да вы что, с ума сошли, что ли?
Я просто задохнулась от возмущения. По полу уже шары из грязи катаются, как перекати-поле по степи, на полках и подоконниках трехсантиметровый слой пыли, а для него главное, что все на своих местах! Отец же по-прежнему рассеянно смотрел вдаль, затягиваясь своими любимыми «бронебойными» сигаретами «Беломор». Наконец, он посмотрел на меня и усмехнулся:
— А может, мы просто постарели?
— Ну это-то здесь при чем?
Неожиданное признание моего отца буквально ввело меня в ступор. Я стояла, не зная, что сказать и что сделать. Как всегда, он озвучил главную мысль, которую я до этого момента почему-то изо всех сил гнала прочь. Мне невыносимо было видеть, как стареют и «сдают» мои родители. Как прибавляется седины на висках отца, как все больше морщинок появляется на лице матери, как сохнет и обвисает их кожа на шее, как вздуваются и выступают вены на кистях рук. Это казалось таким несправедливым! Но самым ужасным было то, что с этим ничего нельзя было поделать! Поток времени непрерывен и неумолим. Он безжалостно быстро несет нас от рождения к старению. Как этому сопротивляться и как это остановить? Ну почему так – одни до глубокой старости бодры и веселы, а другие стареют так быстро? Ведь моим родителям сейчас всего по сорок пять лет, разве это возраст для человека? Это ведь даже не середина жизни!
— Пап, ну чего ты с утра заводишь эту пластинку, прямо тоска смертная! Давай лучше в квартире уберемся!
— Делай, как знаешь! Ты у нас вон какая умная выросла, и школу с золотой медалью закончила, и университет скоро закончишь. А мне пора на смену.
Проводив отца на работу, я призвала на помощь трёх соседок-домоседок, и мы с энтузиазмом взялись за ведра и тряпки. Болтая и обсуждая местные новости, под веселую музыку из радиоприемника мы мыли, скребли, терли все в квартире, вытаскивали на помойку и выбрасывали мешки хлама. Я не пощадила даже сделанное отцом «хранилище» для стеклянных банок на шифоньере: несколько алюминиевых трубок, упиравшихся в потолок, между которыми на веревочках болтались полупрозрачные шторки из клеенки. Разумеется, никаких стеклянных банок там не было и в помине, зато пыль лежала горстями! К вечеру квартира преобразилась: она стала удивительно свежей, чистой, просторной. На душе было легко и радостно. Наконец-то весь этот ужас позади! Теперь все в нашем доме будет, как раньше, как во времена моего детства!
Вот только что делать с мамиными платьями? В ее шкафу их набито столько, что если потребуется найти что-то, придется вывалить наружу все содержимое! Может, выкинуть тайком пару самых старых и вышедших из моды? Распахнув дверцы шкафа, я отпрянула – из него пахнуло таким спертым, таким застоявшимся воздухом, что меня просто передернуло. В отчаянии я начала срывать с плечиков и выгребать с полок платья и бросать их на пол. Ведь я привезла ей достаточно одежды, чтобы полностью обновить гардероб. Возможно, хоть эта крайняя мера заставит ее сменить провинциальный имидж и выглядеть достойно занимаемого положения и статуса? Решившись, я соорудила из самого широченного и самого отвратительного платья мешок, в который набила ненавистные разноцветные шелковые тряпки и унесла на чердак. Новые платья я красиво развешала на плечиках, предварительно вымыв и освежив шкаф изнутри.
Едва переступив порог квартиры, мои улыбающиеся и радостные родители почувствовали беспокойство. Стоя в прихожей, они испуганно озирались по сторонам, как будто вокруг простиралась вытоптанная и выжженная дотла земля, а не сверкающие чистотой полы и стены. Они даже не сняли обувь и не поставили на пол сумки с продуктами, так и держали их в руках. Лица их выражали скорее испуг, чем радость и удивление. Молчание затягивалось, и мое радостное настроение начало улетучиваться, растворяться в этом тягостном безмолвии, как дым. Наконец отец прошел в комнату, прямо к шкафу, над которым еще утром возвышалась его рукотворная уродливая конструкция для банок. Уставившись в пустое пространство, он долго переминался с ноги на ногу, а потом тяжело вздохнул:
— Ну вот… А ведь было так красиво…
Я только и смогла, что хмыкнуть и развести руками. Мама продолжала молчать и стоять посреди коридора, ее руки с тяжелыми пакетами безвольно висели вдоль туловища, глаза наполнились слезами. Наконец она прошла на кухню, поставила сумки на стол, села на табуретку и отвернулась к окну. Она не плакала, но ее молчание и это невыносимое безмолвие было хуже всяких истерик и слез. Я переминалась с ноги на ногу и не знала что сказать: разве я сделала что-то плохое? Ведь старалась изо всех сил, чтобы им легче дышалось, чтобы в доме стало чисто и празднично. Так из-за чего же трагедия? Из-за пары ведер грязи из углов и нескольких мешков старых тряпок, выброшенных на помойку?!
— Мам, ну что такое? Я же для вас старалась! Уже никаких сил нет сидеть в этой грязи!
— Да, дочка, ты все правильно сделала. Точно так, как сделала бы я сама… в молодости… — ответила мама очень спокойно, не обернувшись, не посмотрев на меня, как будто пейзаж за окном интересовал ее в сто раз больше, чем происходящее в собственной семье. Вечер был безнадежно испорчен. В досаде я ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Раз так, буду наслаждаться уютом и свежестью наедине с собой! Ужинать меня этим вечером никто не позвал.

(7 оценок, среднее: 4,29 из 5)

Загрузка…