Дмитрий Тедеев

Отрывок из фантастики “Испанская сталь”

 

 

Блик на клинке

 

Ярослав Васильевич Воронцов

 

Я давно ждал этого. С нетерпением, радостью и страхом. Когда у Эрьки пробудится интерес к холодному оружию. Что пробудится, в этом я почти не сомневался.

Пересиливая себя, не вмешивался, когда Татьяна и Валюшка пытались воспитать из него девочку. Умную, добрую, начитанную, физически развитую, коммуникабельную. Но – девочку. Которую передёргивает от отвращения при виде любого оружия. Как же, это же – орудия убийства! 

Казалось бы, у них получалось. Эрька не любил смотреть, даже в компании со мной боевики, боксёрские матчи и подобные ”мерзкие кровавые шоу”, как его приучили их называть. И, к моей досаде, очень любил смотреть с моей женой и дочкой тупейшие слезливые мелодрамы, балет, занудные ток-шоу на моральные темы  и прочие бабские сопли в сахаре.

Скандалить, препятствовать я не мог. Держало обещание не мешать им воспитывать Эрика гуманистом и ненавистником любого, даже игрового насилия. Они были уверены, что увлечение Винсенте ножами стало причиной его убийства ножом. Увы, я и сам был в этом почти уверен. ”Ты что, хочешь для внука такой же судьбы, как у Винсенте?!” Я не хотел для Эрика такой судьбы, поэтому и пообещал не вмешиваться.

Всё же время от времени я с огромной радостью убеждался, что природа, кровь Эрика постепенно начинают брать своё. Несмотря ни на что. В первом классе он неожиданно для всех упёрся и не дал отвести себя на бальные танцы. С очень раннего возраста был без ума от книг Крапивина, а Крапивин, при всём его гуманизме, ещё и романтик рыцарства, мужского поведения в жёстких конфликтах, поэт холодного оружия. Чего только ”Мальчик со шпагой” его стоит, которого Эрька перечитывал с горящими глазами, название детского отряда, ”Эспада”! Эрик так произносил это слово, что как будто слышал при этом звон клинков испанских рыцарей, своих предков по отцу. Сражающихся за справедливость и честь. Наверное, и правда слышал. Всё шло к тому, что ненависть к ножам, которую с огромным трудом сформировали у него, рассыплется как карточный домик при первом же серьёзном порыве ветра. Хоть ему и напоминали регулярно, что его папа был убит именно ножом.

Эрик не только любил смотреть футбол, сам играл, и как! Рыцарская отвага и неукротимость были видны уже с его первых, ещё совсем неумелых шагов в футболе. Он быстро учился, почти не обращая внимания на неизбежные синяки и ссадины, и вскоре дворовые пацаны, делясь на команды, стали выбирать его одним из первых.

Так в нём и уживалось всё это до поры. Любовь к балету и к футболу, просмотр с бабушкой и мамой женских сериалов и чтение книг Крапивина. Взращиваемая с пелёнок ненависть и пробуждающаяся природная тяга к холодному оружию. Безудержные слёзы из-за любовных переживаний какой-нибудь телевизионной дуры и совершенно сухие яростные глаза, когда его, неудержимого форварда, грубо срубали в жёстком футбольном матче.

После схватки со смертельной болезнью он резко повзрослел. Стал гораздо критичнее воспринимать любые нравоучения, в том числе и исходящие от мамы и бабушки. При любом упоминании о ножах он по-прежнему кривил губы в горькой усмешке презрения и ненависти, усилия моей жены и дочери не пропали даром. Но я понимал, что скоро, очень скоро он отделит ненависть к убийце отца от своего отношения к ножам. Мальчишеское любопытство и фамильная склонность к древнему оружию возобладают. И внучек обратится наконец ко мне с вопросами. Сам обратится, без малейшей моей инициативы. И я смогу наконец кое-что рассказать ему, чего не мог раньше.

И вот, это случилось. Эрька сам позвонил мне из лагеря и учинил подробный допрос, что я помню про фамильную наваху Винсенте. И про его искусство ножевого фехтования. Судя по очень точно и грамотно сформулированным вопросам, Эрька заинтересовался клинками не прямо сейчас. Никаких сомнений, что он успел в лагере получить от кого-то немало информации. И каждое зерно этой информации упало в очень благодатную почву. Кровь испанских предков, которые из поколения в поколение учились ножевому бою, едва научившись ходить, очень оказалась сильна в русском мальчике из Киева.

 

— Дедушка, а почему ты говоришь, что этот фамильный папин нож – благородное оружие? Какое в нём благородство? Разве нож – это не оружие подлеца? Такого, какой убил папу? Нет, я не говорю, что папа тоже был подлецом, раз носил нож, я не об этом…

Я перебиваю, приходя на помощь моему дорогому мальчику.

— Эрька, я понимаю тебя. Всё понимаю, не надо оправдываться, ты ни в чём не виноват. Оружие не может само выбрать, кто возьмёт его в руки, подлый убийца или хороший, честный человек. Обычный нож – это не оружие подлеца, а просто оружие…

— Но ты ведь сказал – ”благородное”! А не ”просто” оружие.

— Да, но я говорил не про ”просто” какой-нибудь нож, а именно про нож твоего папы. Винсенте был благородным человеком, настоящим мужчиной. И его и твои испанские предки были, думаю, такими же. И этот нож помнит прикосновение их рук. Рук многих поколений настоящих аристократов, воинов и врачевателей. Это раз. И второе. Наваха твоего папы открывалась не бесшумно, а с громким металлическим звуком. Это было сделано специально древним мастером, специальный замок, специальное зубчатое колёсико-трещотка. Как ты думаешь, если бы нож предназначался для подлеца, для тайного убийцы, для удара в спину, было бы это сделано? Вот то-то же. Нож специально сделан для рыцаря. Лезвие нельзя открыть втихаря, тайком. Звук открываемого лезвия – это предупреждение, вызов. Чтобы противник знал, что сейчас будет бой, чтобы имел возможность приготовиться к защите. Разве в этом нет настоящего благородства?

 

Слышу, как внучонок, переполненный чувствами, молча дышит в телефон. Хорошо представляю его горящие глаза, взмокший от волнения лоб. Слова, которые я сказал ему, нельзя говорить часто, иначе они потеряют свою силу, свой смысл. Но с Эрькой это и не нужно. Каждое моё слово накрепко, навсегда остаётся в его памяти.

А карточный домик ненависти к любому оружию только что буквально в секунды рассыпался. Тоже – навсегда.

И не беда, что упрямый мальчишка продолжает оспаривать то, во что уже успел поверить. Это он не со мной спорит, это в самом себе старается убить последние сомнения.

 

— Дедушка, но ведь оружие аристократа – это шпага! Шпага, а не нож. Почему семейной реликвией стал именно нож? Значит, предки моего папы – не настоящие аристократы?

— Эрька, так, давай по порядку. Ты задал сразу несколько непростых вопросов. Начну с последнего. Твои испанские предки – самые настоящие аристократы, можешь не сомневаться. Аристократы – это не богатые титулованные бездельники, а лучшие люди своего времени. Самые честные, порядочные, образованные, сильные духом. Высокие профессионалы в каком-то деле. И сумевшие пронести эти высокие традиции через многие поколения. Род Винсенте именно такой. Идём дальше. Древние прадедовские шпаги, а также кинжалы и мечи тоже хранятся в их роду, тоже являются семейными реликвиями. Но современный человек не может всё время носить с собой шпагу. А раскладной нож – может. Вот Винсенте и держал его всегда при себе. И с чего ты решил, что нож – менее аристократичен, чем шпага? Винсенте считал, что всё наоборот. Шпагой можно убить с довольно большой дистанции, а ножом – только приблизившись к врагу вплотную, очень близко. На это может решиться только очень сильный духом человек – сознательно подпустить своего врага, свою смерть вплотную к себе. Помнишь, как у Высоцкого, про абордажный бой? ”Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза!” Думаешь, он это только для рифмы пел, ”ножи в ножи”, а не ”шпаги в шпаги”? И не ”мечи в мечи”?

 

Высоцкий стал последним, неубиваемым доводом. Эрьке не нужно было доказывать, что Высоцкий никогда ничего не пел ”только для рифмы”.

После долгого молчаливого сопения в трубку я услышал совсем другой голос. Мой дорогой малыш попросил тихо и немного виновато:

 

— Дедушка… Расскажи, пожалуйста, какой он был, папин нож. И как папа фехтовал им.

Я просто холодным потом покрылся. От нахлынувшей вдруг нежности к моему маленькому внучонку, гордости за него и страха. Я вдруг почувствовал, какая огромная ответственность лежит на мне, ведь мальчик, потянувшись душой к ножевой науке, встаёт на путь воина. А этот путь неизбежно будет сопряжён со многими опасностями. Имею ли я право помогать ему вставать на этот путь? Зная, как погиб его отец? Не будучи сам воином, ничего всерьёз не понимая ни в ножах, ни в фехтовании на ножах?

Помолчав, я всё же нашёл в себе силы ответить. Вернее, уклониться от ответа.

— Эрька, давай так сделаем. Вот приедешь из лагеря, я тебе всё, что сам знаю, расскажу и покажу. Наваху по памяти нарисую. По телефону ведь всего не расскажешь.

Я хорошо знаю характер своего внука. Если уж он решил куда-то идти, его и танком не остановишь. Единственное, что я могу сделать для него что-то хорошее – это не препятствовать, а, наоборот, помочь. Как бы ни было страшно за его судьбу…

— Папа, ты куда?

Дочка, пришедшая с работы, столкнулась со мной в дверях.

— Потом расскажу, Валюшка! Бежать надо, опаздываю.

— Папа, тебе же только вчера плохо было, забыл? Даже к Эрику не смог съездить! Куда тебе бежать! Жара всё ещё на улице.

— Молчи, женщина, когда разговариваешь с мужчиной! Ну чего ты смеёшься? Над собственным отцом! Ты не переживай, я ещё хоть куда, песок за мной ещё не скоро подметать придётся. Хорошо, хорошо, если вдруг что с сердцем, сразу позвоню… Маме там соври что-нибудь, чтобы не волновалась, она сейчас из магазина придёт. Всё, пока!

В зале, где занимаются ножевым боем, мне не понравилось. Даже трудно сказать, почему. Вроде все вежливые, корректные. Но всё же что-то витало в воздухе, неуловимое и нехорошее, недоброе, какая-то аура, что ли. Никогда раньше не верил ни в какую мистику, но было так до финала ”Евро” прошлым летом, а с тех пор, после волшебства исцеления своего внука я стал очень внимательно прислушиваться ко всему, на что раньше бы не обратил никакого внимания. Стал понимать, что интуиция существует. И что ей стоит доверять. По крайней мере – прислушиваться, очень внимательно и серьёзно.

Сейчас интуиция буквально кричала мне, что из этого места надо уходить. И я бы ушёл, если бы не Эрька. Ведь я пришёл сюда не друзей заводить, а учиться. Чтобы потом поделиться наукой с внуком. А учиться можно даже и у врагов.

Врагами мужики в зале, конечно же, не были. Просто некоторые из них были неприятны мне. Неприятны своими манерами, некоторым высокомерием. Не выставляемым напоказ, наоборот, скрываемым, но всё же вполне ощутимым. Высокомерием и даже презрением. Ко мне, старпёру, лоху и чайнику. Хотя, чего обижаться? Я именно такой и есть, скрывать не собираюсь.

— Здравствуйте! Вы к нам посмотреть?

— Здравствуйте. Хочу попробовать позаниматься, поучиться. У вас ведь пробная тренировка бесплатная?

Инструктор немного удивлённо меня разглядывает. Вежливо, стараясь не показать высокомерия и презрения.

— Да, конечно. А можно узнать, сколько вам лет?

— Шестьдесят два. А что? У вас есть ограничения по возрасту?

— Нет, что вы, никаких ограничений. Занимайтесь, пожалуйста, если здоровье позволяет.

Молчу про свои два инфаркта, а инструктор продолжает расспросы.

— Какими-нибудь единоборствами занимались?

— В молодости. Вольной борьбой и немного боксом.

Во взгляде инструктора впервые появляется некоторый настоящий, ненаигранный интерес.

— И какие результаты?

— Первый разряд по боксу. По борьбе – мастер спорта.

К интересу во взгляде подмешивается явная опаска. Старикан оказался не таким уж лохом, каким сначала ему показался. Что такое советский мастер спорта по борьбе, этот моложавый инструктор если и не знает, то явно догадывается. А тут ещё и бокс…

— Очень хорошо. Пожалуйста, проходите. Сейчас начнём тренировку.

Разминка – обычная, ничего сверхсложного. Базовые движения – тоже вполне простые. Стойка – своеобразный симбиоз между боксёрской и борца вольника, как раз как будто специально под меня. Вспоминаю, что Винсенте стоял с ножом и двигался немного не так, но это уже детали, потом разберёмся. Пока что мне всё вроде бы вполне подходило и получалось неплохо.

Посмотрим, что будет, когда встанем в пары.

Но при работе в парах тоже, вопреки моим опасениям, ничего сверхсложного для себя не увидел. Всё очень похоже на бокс. Джебы, иногда порезы, ”роспись”, как шутил инструктор. Довольно неуклюжие, как по мне, передвижения. Вторая, невооружённая рука почти никакого участия в работе не принимает. Винсенте работал совершенно иначе. Когда у него в руках был нож, это было искусство, высокое искусство. Танец, вдохновенный, красивый и смертоносный. Здесь этого и близко не было. Ну что ж, не будем стрелять в пианистов, они играют, как умеют. А гонор… Ну что ж, тоже можно простить. Может, им кажется, что они в самом деле что-то серьёзное умеют. Поработаю, раз уж пришёл. А завтра пойду искать другой клуб.

Парень в паре со мной моложе меня, пожалуй, втрое. Довольно массивный, накачанный, но при этом рыхлый, вялый на ногах, медлительный в реагировании и в движениях. Пытаюсь не показать ему, что я, полный ноль в ножах, если бы захотел, разделал бы его, ”профессионала” просто как пацана. Только за счёт боксёрского ”челнока” и взрывных джебов.

Полностью скрыть это не удаётся, кое-что он чувствует, и спесь слетает с него крупными кусками. Лицо его перекашивает злость, и когда начинаются ”лёгкие” спарринги, он дерётся со мной вовсе не ”в лёгкую”. Вкладывает в каждый удар огромное усилие, но каждый раз промахивается и при этом ещё ”проваливается”, теряет равновесие, сбитый с толку моими челночными перемещениями и финтами. Я тоже вхожу в азарт, и мои джебы терзают его всё чаще, и при этом совершенно безнаказанно. Он элементарно не успевает ни ударить, ни защититься, при этом уже дышит как паровоз на затяжном подъёме, я же, действуя без вложения силы, расчётливо и экономно, по-прежнему свеж и лёгок на ногах, играюсь с ним как с маленьким котёнком.

Он пытается бить меня ножом по вооружённой руке, но тоже не успевает, с моим боксёрским опытом я просчитываю все его неуклюжие потуги на ход вперёд.

Вот только сердце… Вот же чёрт, как не вовремя… Сбой. Ещё сбой…

Парень, почувствовав, что со мной что-то не то, вместо того, чтобы прекратить спарринг, кидается вообще как бешеный носорог, смять и растоптать, задавить массой. Не обращая никакого внимания на мои встречные джебы. Ладно. Хорошо. Напросился – получай.

”Связав” свободной рукой его вооружённую руку, показываю удар своим ножом ему в шею, но вместо этого хлёстким швунгом предплечьем отправляю парня в стремительный полёт. С жёстким приземлением на твёрдый пол.

А с сердцем – совсем плохо. Еле добредаю до скамейки, сползаю по стене на неё, словно рыба, хватая ртом воздух.

Ко мне никто не подходит, на лицах вновь появляется пропавшая было спесь. Похоже, никто не понимает, что у меня приступ. Думают, видно, что сдох дед, не выдержал нагрузки. Хотя ещё только полтренировки прошло.

Как можно незаметнее достаю валидол, кладу под язык, прислушиваюсь к беспомощному бестолковому дёрганью сердца. Вот же, старый пердун, доскакался. Только бы концы не отдать. Я ещё внуку нужен. Очень нужен. Скорую вызвать, что ли? Подожду чуток, может, отпустит.

Вскоре и в самом деле вроде бы немного отпускает. Одышка уменьшается, я уже могу выпрямиться на скамейке. Рассасываю таблетку валидола, рассеянно рассматриваю скачущих с ножами мужиков.

Ничего интересного. С Винсенте ни один из них, включая инструктора, и рядом не стоял. Хотя…

Мне вдруг показалось, что один из мужиков, уже не очень молодой, со смазанным, невыразительным лицом, вовсе не так неуклюж и бестолков, как старается показаться.

Он, как и его партнёр, часто промахивается, часто пропускает удары, но мой спортивный опыт и интуиция подсказывают, что делает он это нарочно. Маскируется под неумеху, причём маскируется очень искусно. В отличие от меня, позволившего заразить себя азартом и идиотским выяснением, кто кого, нервы у этого мужика были просто железные.

Но мастерство, как говорится, не пропьёшь. И не скроешь до конца, оно, словно шило из мешка будет иногда хоть чуточку, но высовываться. Вот и у этого мужика среди массы нарочито неуклюжих движений ненароком иногда мелькали очень точные, скупые, отточенные.

Ножи в этой паре были не резиновыми, какой дали мне, а металлическими. Затупленными, конечно, но отблески на лезвиях создавали совсем другие ощущения.

Отблески?

Слово, которое я сам же мысленно произнёс, что-то мне напомнило, что-то очень важное. Что?

Сейчас вспомню. Мне знакомо это ощущение, когда память блуждает вслепую, отыскивая нужное, но блуждает очень близко, сужая круги, и становится всё горячее и горячее, и вот-вот…

Стоп. Мужик вновь сделал стремительный неуловимо смертоносный взмах своим ножом. Красивый, по-настоящему мастерский взмах, и вновь вспыхнувший блик на лезвии словно ярким фонарём высветил то, что я силился вспомнить.

”Блик на клинке”. Или ”внезапный клинок”, ”вспышка меча”, ”блеск лезвия”, ”острый меч”. Так очень по-разному, но при этом очень похоже можно перевести на русский ”дэстэлло дэ ла эспада”, название одного из фехтовальных приёмов семейной школы испанских предков моего внука. Приёма, который старающийся казаться неумелым мужик выполнил сейчас почти так же молниеносно и неотразимо, как когда-то сам Винсенте.

Дождавшись перерыва в спаррингах, я подошёл к мужику и прямо, в лоб, спросил:

— Вы были знакомы с Винсенте? Студентом-медиком из Испании?

Я очень внимательно наблюдал за его реакцией. И поэтому сразу понял, да, был знаком.

— К сожалению, нет, не знаю такого. А что, он тоже занимается ножевым боем?

Врёт, это понятно, как дважды два. Почему врёт?

Он не просто был знаком с парнем, Винсенте поделился с ним секретами своей семейной школы.

И ещё, в этом я мог бы поклясться, двуличный мужик понял, что его ложь оказалась очевидна для меня. И что я сейчас усиленно ищу ответ, зачем он лжёт.

Мужик, не дожидаясь ответа, взял меня под локоть и легонько, но как-то так, что сопротивляться было неудобно, потянул к раздевалке.

— Давайте поговорим об этом после тренировки. Я вижу, вам не совсем хорошо, а в зале душно, подождите меня на свежем воздухе. Кажется, я что-то припоминаю.

 

К моему удивлению, вышел он почти сразу за мной.

— Разрешите, я вас подвезу? А по пути и поговорим. Вы где живёте?

Интерес лживого насквозь мастера ножевого боя к тому, где я живу, где живут близкие мне люди, очень мне не понравился. И я назвал совсем другой адрес, в противоположной стороне от зала.

В потрёпанном БМВ у мужика оказался неожиданно мощный бесшумный кондиционер, холёный породистый мотор вальяжно взрыкивал бархатным баритоном, отзываясь на нажатия педали газа, и с небрежной лёгкостью кидал машину в стремительные рывки.

— Почему вы интересуетесь Винсенте?

Теперь, когда мы были наедине, мужик не считал нужным притворяться. Вопрос задал вроде бы по-прежнему вежливо, но при этом внутренне очень жёстко. Так, что захотелось встать и вытянуть руки по швам.

Не без труда овладев собой, я немного разозлился и решил ответить тоже жёстко. Мужик всё больше мне не нравился. 

— Он был убит. Милиция убийцу не нашла, но я не теряю надежды. Убийца явно был из числа его знакомых, вот я и заинтересовался, когда понял, что Винсенте вы знали.

Нервы у мужика были действительно железные. Он и бровью не повёл, его, казалось, вообще нисколько не взволновало, что я его подозреваю в убийстве.

— Почему вы решили, что убийца – знакомый?

— Потому что убили его в лесу, в безлюдном месте. И убили единственным ударом ножом, в спину. Значит, Винсенте доверял убийце, раз позволил оказаться вплотную у себя за спиной. Если бы к нему в лесу подходил сзади незнакомый, Винсенте обязательно повернулся бы лицом, хотя бы из вежливости.

Мужик задумчиво почесал ухо.

 

— Да, логично. Знаете что, возможно, я действительно смогу вам помочь в ваших поисках убийцы. Но разговор тут не на пять минут. Давайте поговорим в парке. Вон, присядьте на ту скамейку, а я припаркую машину и подойду.