Ольга Егорова

Отрывок из повести “Свесив ноги в небо”

… Шли последние приготовления перед эфиром. На площадке настраивали свет. Делали это шумно. Настя никак не могла сосредоточиться. Она, конечно, уже сто раз отрепетировала, что именно хочет сказать, но эти крики: «пятый наклони», «здесь покрути», «со второго свет убери» напоминали не интеллигентную съемочную бригаду, а самую обыкновенную, строительную.
Так, еще раз: она скажет, как любит Анну Германовну и как переживает за ее судьбу, ведь и сама Настя, увы, не молодеет. Им нужно держаться вместе. Оберегать друг друга. Нет, «вместе» лишнее. Скажут, эгоистка или того
хуже – аферистка.
Но почти сразу все пошло не по сценарию. Первым шоком для Насти оказалось то, насколько много людей находилось в зрительном зале. Десятки предвкушающих зрелищ лиц: мужских и женских, молодых и старых – она увидела уже перед самым началом съемки, как только осветители, наконец, настроили приборы и софит перестал метиться ей в лицо. В горле пересохло, голова опустела от всех мыслей, будто слова, которые она приберегала, в страхе разбежались.
Но чего точно не ожидала Настя, так это оглушительного осуждения. Нет, она знала: кто-то, наверняка, бросит нелепое обвинение в ее адрес. Настя смотрела выпуски «Потолкуем», да что там, была поклонницей этой программы и предвидела риски. Но, честное слово, она и подумать не могла, насколько много критики услышит в тот день. Какие-то слова Настя и вовсе не знала (к примеру, «хайпанула», «зашквар», «краш»), но то, с каким недружелюбным лицом это произносилось, давало ей понять, что она, по-русски говоря, опростоволосилась.
Среди зрителей приятной наружности, одетых в самое лучшее (как и сама Настя), что есть в гардеробе, нашлись и те, кто заявил, что она, предательница, решила нажиться на великом человеке. О, Божечки! Это, как сравнивать масло и маргарин. Она, без сомнений, масло, самое чистое и натуральное. От ее поступка должна была быть только польза! Она на это рассчитывала. А ее выставили вредным и опасным маргарином, который и для выпечки-то непригоден.
Уже к середине эфира она осознала, что весь ее благородный посыл безостановочно летит в пропасть под названием «тартарары». Зрителей больше интересуют скабрезные подробности приключений писательницы на старости лет.
Окончательно в пучину депрессии Настя погрузилась после того, как ведущий заявил, мол, Антон наотрез отказался от участия в программе. Вот и телефонный разговор есть. Послушайте-ка наглеца. Несмотря на то, что речь Антона была не очень-то информативна, ее прокрутили несколько раз. Студия ахала, поражаясь хамству юнца. Хамство, собственно, заключалось в том, что Антон крикнул в трубку:
– А не пошли бы вы!
После этого, до самого освободительного «стоп, снято», Настя сидела, ссутулившись, и смотрела исключительно на края своих начищенных ботиночек. Прожектор отражался в них ярким кругом, как свет в конце тоннеля. Только будет ли он у нее? В смысле – свет. Конец-то уже настал.
Вообще ей хотелось уйти из студии задолго до того, как милая девушка с бейджем на груди стукнула черно-белой хлопушкой, но Настя всегда отличалась особой послушностью. Ей сказали быть в кресле до финальных титров, и она была.
Из студии Настя вышла, словно побывала в музее пыток. Причем некоторые экспонаты опробовали прямо на ней. Для себя решила: больше сюда ни ногой. Ни одного предложения от этих телевизионных мерзавцев она никогда не примет. Но вот к ней подбежал все тот же недоредактор и с противной улыбкой спросил:
– На нашей машине домой поедете?
И Настя, не раздумывая, ответила да.
– Вот и чудненько, – сказал он и добавил, мерзко оголяя свои красно-розовые десна. – Анне Германовне привет.
«Да как только у тебя язык поворачивается произносить вслух имя этого святого человека?» – не сказала, только подумала Анастасия. Вслух, сжимая кулаки, она произнесла: «Угу».
Водитель поглядывал за своей пассажиркой через зеркало заднего вида, на котором болтался мягкий красный эмемдемс. Довольный овал с глазами и ртом показывал «класс». Какая насмешка…
Настя ехала домой, словно там ее ждал Страшный суд. Она решила: увиливать не будет, сама даст показания против себя, и в который раз за день репетировала речь, беззвучно шевеля губами. Это безобидное действие очень испугало водителя. На прошлой неделе ему уже довелось подвозить одну: также вела беседы с невидимым другом, а потом начала биться в истерике. Выяснилось, что у нее острая форма шизофрении. Был еще мужчина с эпилептическим припадком. Эти телевизионщики каких персонажей только не приглашают! Платят тут, конечно, неплохо, но если придется раз в неделю пытаться делать искусственное дыхание или вытирать белую пену с губ…
Однако биться в припадке в планы Насти не выходило. По крайней мере, в машине. Она приберегала свои силы до дома. Уж там даст волю чувствам. В обстановке повышенной напряженности они все-таки доехали до места назначения.
Выйдя из автомобиля, Настя, как могла, тянула время, прежде чем переступить порог особняка. Сначала долго плелась по заснеженной дорожке. Затем зашла в пристройку, где лежал рабочий инвентарь. Был вторник, а, значит, пришел Олег – их большая мускулистая рука в доме. Он, могучий, как сибирский медведь, раздетый по пояс, орудовал лопатой. Железяка со злым скрежетом касалась бетонной плитки. Лицо Олега напоминало разыгравшийся вулкан: бурые щеки и белый пар, который извергал открытый рот. Олег заметил ее и на секунду остановился. Он улыбнулся и помахал рукой, но даже полоска его кроваво-алых губ выглядела устрашающе. В ответ Настя подняла руку, но без особого энтузиазма. Пришла пора сдаваться.
Настя рассчитывала, что, очутившись в тепле дома, она еще будет владеть парой минут, чтобы оценить обстановку и настроиться на разговор, но все произошло стремительно. Она увидела Анну Германовну, как только открыла дверь. Писательница стояла в темной прихожей, словно давно поджидавший ее призрак в белом махровом халате. Настя дернулась так, словно и правда увидела приведение. А потом тут же кинулась к ногам хозяйки – писательницы – подруги – старшей сестры. Человек, перед которым чувствуешь вину, имеет свойство расширять свою значимость в пространстве. В общем, она коснулась коленями босых ног Анны Германовны и разрыдалась так, словно Олег расчищал не снег, а копал могилу. Ее, Настину, могилу.
Она что-то говорила, точнее произносила какие-то звуки, но разобрать их под душераздирающие, плечи сотрясающие вопли было невозможно. Анна Германовна не понимала причину истерики. Ей было невдомек, что помощница собирается взять на себя вину чуть ли не за все беды планеты, в частности за экономический кризис в стране. Ведь она не платит налоги со своей немаленькой зарплаты.
Анна Германовна гладила помощницу, приговаривая:
– Ну, будет, будет тебе, Настя.
Когда та успокоилась настолько, чтобы смогла без завываний птеродактиля рассказать, что, собственно, произошло, Анна Германовна была безучастна. Настя выпалила все. И как ее назвали предательницей, и как из-за ее откровений писательнице заочно поставили самые обидные психиатрические диагнозы, но Анна Германовна смиренно разглядывала стену прихожей, молочная белизна которой прерывалась темными рамками черно-белых фотографий.
Писательница перевела взгляд на одну из них. Из-под бликующего стекла на нее смотрела она, восемнадцатилетняя довольная Анечка, держа в руке несчастную, только что выловленную щуку. В тот день они с отцом и Женькой ходили на пруд в том самом любимом Рождествено. Говорят, пруд вручную рыли монахи: спрямляли окрестные ручьи. Это сейчас небольшой водоем считается просто частью Москвы, а тогда был украшением соснового леса со старинным храмом на верхушке холма. Там можно было раздобыть кагор и пригубить его в тишине высоких крон. Да, именно этот пейзаж ее семья выбрала на Слоновьей Горе. Возле такого же пруда, рядом с дачным домиком из Аниного детства, все они собирались для того, чтобы выпить чай с жасмином и повспоминать всякое. В реальности же давно нет ни леса, ни дачного домика. На их месте вырос чудовищно огромный район, который недавно признали заповедной зоной, и квартиры резко выросли в цене… Мда… сколько воды утекло, сколько кагора выпито…
Настя продолжала шмыгать носом. Они с Анной Германовной все еще сидели на полу. Писательница обнимала за плечо свою помощницу, продолжая рассматривать настенный архив.
– Вот она, моя развязка! – прошептала Анна Германовна, и ослабила хватку, с которой держала в объятиях безутешную Настю.
Писательница поспешно поднялась и удалилась, шаркая, стоптанными грязно-серыми тапками, совершенно не подходящими этому, как в гостинице, роскошному и чистому холлу.
Настя медленно поднялась с колен. Она провожала взглядом Анну Германовну, не понимая, работает еще в этом доме или уже нет.
– И чаю мне принеси! – крикнула писательница, которой уже не было видно.– С жасмином!
– Работаю, – произнесла вслух Настя.
Пристально смотрели на нее глаза со старых фотокарточек. Ей казалось, с осуждением. Утраченные мгновения, утраченные люди и чувства. Что остается даже после самых тяжелых переживаний? Пройдет время, и Настя совершенно не будет печалиться по поводу участия в передаче. В конце концов, что останется от нее самой со временем? Только такое же фото.
Она разулась и совершила привычный порядок действий: вымыла руки антибактериальным мылом, надела фартук и налила воды в чайник до отметки в два литра. Все-таки нужно залить кипятком целый заварник.
– Настя! – ее имя отозвалось эхом в скучающих коридорах большого дома.
Она послушно взяла поднос. Анна Германовна ждала свой чай. Она мастер, творец, гений. А кто Настя? Просто обычный человек, помощница по хозяйству, хоть некоторые помощники и важно называют себя редакторами.

(17 оценок, среднее: 4,18 из 5)

Загрузка…