Страна : Россия
Стихи начала писать с 5 или 6 лет, исписанные тетрадки, блокноты и пачки бумаг всегда были частью интерьера независимо от профессиональных занятий (реставрация икон и картин, музееведение, дизайн). Как-то один литератор, прочитав мой рассказ, долго распространялся, что это надо печатать … Но только в «Антителах любви» был напечатан рассказ (сценарный набросок) «Счастье».
Country : Russia
I started writing poetry, when I was five years old. Notebooks and bundles of papers — they have always been the main component my personal interior regardless of the profession. One writer advised me to print my story when he read it.
Отрывок из сборника рассказов “Антитела любви”
День завершился. Состоялся. Канул. И этот день – два, точнее, дня — принесли с такую немыслимую перекличку времен…Имен. Не связанных друг с другом событий – не запутаться бы… Впрочем, как она слышала где-то, можно, оказывается, уже на этом этапе все рассортировать события. Прямо сейчас размежевать их, а не когда время пройдет. Ну, например, то, как Вадим объявился – на одну полку; а про горе у Сереги – на другую, поближе; так и вспоминать потом будешь, а про Вадима-то не грех бы и подальше заглубить – чего раны бередить, каждому — свое в этой жизни, так ведь?
Вадим позвонил, когда: когда, необыкновенно удачно и ловко подкопав сорняки и проредив клубнику на даче, она фантастически быстро успела на автобус, прождав всего пару минут. Когда, не доехав до реки остановку и подъезжая к торговому центру, ей вдруг отчаянно захотелось какого-то вознаграждения, хотя бы символического. Когда она вторглась в блистающий торговый центр с уже ставшим привычным «намордником» на лице, в то время как других людей с «голыми лицами» не пускали… В эту весну все получили запредельно высокую дозу молчания. Заточение, заключение. Каждый по-своему пропитался этим: те, кто постарше, перелистывали свою жизнь, листик за листиком, боль за болью, вина за виной… Карантин в считанные дни превратил россиянок в восточных Индир или Динар, к любой можно было теперь обратиться с сакраментальной фразой «Гюльчатай, открой личико…!»
Но – карантин-карантином, а лето — летом, и она ринулась на эскалатор и проехала просто так вверх и вниз, качнувшись наверху – и не испугавшись.
Не хотелось ничего пугаться в этот солнечный день. В этот день, вместивший в себя услужливо засматривающую в глаза и ластящуюся к рукам клубнику, озеро в цветных пятнах от лохматых облаков, мелких рыб, дежурящих у самых ног, и незаметно разгорающийся огонь купанья…
Свет. В торговом центре – отовсюду свет… Она уже неделю, а то и две не вылезала из маминой серой безрукавки, и сами собой потянулись руки выбрать что-то светлое с раскачивающимися вдоль подола лилиями, лианами, кувшинками, водорослями. Чтобы запечатлеть это озеро и светлый этот день, забрать с собой – в виде сарафанчика на память…
Память. Выбор сарафана жестко прервался телефонным звонком…Знакомый голос. Голос Вадима… Между прочим, она предпочла бы этот голос не знать. Забыть. Засунуть куда подальше, как неудобный груз. Заткнуть на самую-самую даль воспоминаний, где это попало бы в разряд курьезов, с нею самой никогда не происходивших… Справедливости ради надо сказать, что она приняла его вначале за другого Вадима. За репортера. Даже приготовилась пригласить на очередную выставку. Даже начала радоваться, приглашая, но, узнав, осеклась. Сарафан – брошен в корзину, ноги – в горсть – из зала – из центра; маску – в карман, мостик, остановка… Она двигалсь, как в немом кино.
А голос в трубке никуда не девался, как инфузории в ампуле, двигался, шарохался, зудил в ухе — от темы к теме, вызывая раздражение, которое она – в первый и единственный раз их всевозможных отношений! – решилась высказать.
— Какая прописка?! Ты давно в городе… Приехал не вчера, я думаю? Но позвонил только, когда про прописку вспомнил…А как ты можешь так жить – не тяжело? А ничего, что тогда караулил меня у гаражей? Ничего?! А по полу таскал – помнишь? – Исповедь, знаешь, что такое?! Давай, пока!!!
…Она как-то все-таки сумела не разбросать этот букет впечатлений от почти неземной зеленой воды и зеленого света из-под листвы… Когда, предчувствуя что-то, торопилась успеть в цивилизованное место, чтобы не омрачить чем-то непредвиденным озеро, далеко видную гладь его и любовно рассаженные тут и там цветочки… Когда в этот день вонзился звонок, а потом следующий, череда звонков, на которые она ответила: «не хочется говорить. Мне стыдно за тебя!..»
Любовь – прошла!.. Она сбавила ход у самой остановки, почти задыхаясь от бега. Мужчина на остановке. Один. Маячит. Неужели он – так же коварен и опасен, как тот, что только что позвонил?!..
Она растерялась. Солнце подвешивалось на уже становящиеся различимыми небесные декорации заката. Тянулась синяя предзакатная пауза. Менялся, казалось, весь мир под этим небом. Как будто спадал карантин, образовывались антитела и город выздоравливал… А мужчина на остановке превратился в безобидного толстячка с рыболовным сачком.
…Она очнулась в квартире, в комфорте, среди белого кафеля ванной, стараясь в деталях припомнить озерную гладь и мелководье, где сновали мальки.
Закрыла глаза, включила воду, и… И вот это купанье снова колышется вокруг худых бедер, послушно слизывая остатки неприятного разговора. Расставляя все по местам – рыб, закат, безоблачную синеву, горе одних и радость других, непринятую и непонятую любовь, гордость и обиду, к которой далеко не у всех, оказывается, вырабатываются антитела.
Былинный кот
Володя задумчиво смотрел, как она выводит завиток у кошачьего хвоста…. За минуту до этого она пальцами (!) размазала краску по поверхности деревянного кружка, превратив его в подобие панно для росписи…
Она мысленно проговорила панно – как «поно» — в стиле Игоря… Эти смс-ки Игоревы с помарками запоминались навсегда… Он сейчас там, в Питере, ваяет свои «поно» — «Буше и «Фаргонар», — как сообщил он в ответ на ее бесконечные «Ты где?» «Ты как?» Ну не может он без ошибок!
Она улыбнулась, и улыбнулся сообщенной ею радости, излучаемой воспоминаниями, былинный кот на кружке… В улыбке кота появилась самоуверенность – от Игоря – и простецкая удаль сибирского мужичка…
Володя процедил:
— Если не секрет, как Вас из Подмосковья, из частной школы — занесло в Тюмень?..
Она вздрогнула вся, как споткнулась обо что-то, пририсовывая по направлению озорного кошачьего взгляда маленькую птичку …
— Давай об этом, знаешь…
— Как-нибудь под вино поговорим, да? – он деликатно закончил мысль, которую она едва успела додумать. Да уж, об этом только под сладкое и можно порассуждать. Под сладкое вино…
Он уже не в первый раз с математической точностью считывал ее мысли.
…Они встретились, предварительно созвонившись, у подъезда дома на Кузнецова, в котором она бывала раз 500 и даже жила – в других подъездах, в другое время, — в другом измерении.
Она подошла к месту встречи минута в минуту, он, запаздывая, приближался теперь своей стремительной походкой.
Так стремительно приближался, что едва не проскочил мимо; ей даже пришлось робко выдвинуться вперед, как на воинском смотру: — Вов, это же я!..
— Боже. Я принял Вас за лезущего под ноги малолетку – простите…
Ей стало поразительно легко, смешно; от этой ошибки пролилось в душу облегчение, будто кто-то разрешил: «Будь собой и ничего не бойся!»
Мальчик лет 25 и женщина под 50, смахивающая на малолетку, поднимались мимо подъездных кактусов в стиле Гауди на подоконниках в пустоватую мансардную мастерскую на 6 этаже, как у них было запланировано.
Она с восторгом вгляделась в место, где им предстояло приготовить мастер-класс для детей.
Этот просторный керамический лабиринт действительно напоминал ее подмосковную студию.
Они вышли на балкон – ей хотелось сравнить со своими прежними впечатлениями эту вновь открывшуюся реальность.
Он налил кипяток в красный пластмассовый стакан, она достала свой кофе, серый свет в окне разлиновал на красном сетчатые пряжки и сполохи, солнце взглянуло из своей вечности в эту мастерскую, и они выложили, наконец, отвечая солнцу, на стол кружочки из дерева… Она достала краски… И вдруг поняла, что на самом деле ей так дорого: он принимал ее такую, как она есть… И это было здорово, просто и естественно: такая себе экология.
Экология… Красочные пятна, похожие на дельфинов, диковинных птиц, бабочек размножались с фантастической скоростью…
Теперь главное было – сотворить панно в былинном стиле. Из палитры она изготовила ровный фон, на котором теперь, замирая от радости, заканчивала мазками черного и белого портрет кота на красном поле.
Получилось! Вова медленно прервал затянувшуюся паузу:
— А может быть, … кроме котов, мы им еще что-нибудь предложим?!..
— Ну конечно! – Она с готовностью набросала одной линией такую же – былинную – птицу…
Они смакетировали будущий мастер-класс, продумав все, вплоть до влажных салфеток, и, довольные, спускались теперь по лестнице с шестого этажа ставшего по-новому знакомым дома… Она также вольно бежала впереди, он вежливо следовал рядом.
Когда шли по двору, Володя сказал:
— Я работал в этом районе промоутером.
Она оглянулась вокруг.
— Общежитие закрывалось в десять часов, я раза два опоздал, после того, как разносил листовки… Ночевал в подъезде же. Половину заработка тратил на дешевое вино.
— Вино…?
— Чтоб согреться, расслабиться после работы. Я этот район очень хорошо выучил. Вы говорите, Вы не любите Тюмень?..
Они шли по самому что ни на есть центру мимо Городского сада, в уютном когда-то закутке которого теперь неказистой блямбой высился городской цирк – усеченный «кубик-рубик»…
Старый цирк был меньше, но как-то честнее, круглее и правдоподобнее… Они шли мимо этого нелепого «кубика», и она представляла себе уютные аллеи того городского сада, в котором обитала настоящая, самая что ни на есть классическая, хоть и миниатюрная, тонко сработанная скульптура – памятник Пушкину. Чтобы разыскать этот маленький памятник, надо было исколесить весь городской сад: Пушкин словно намеренно желал спрятаться…
Надо было обойти весь сад, полный липовых аллей и кустов сирени, таких густых, что для них, совсем еще маленьких детей, это был настоящий сказочный лес… Когда детвора подрастала, открывалось, что деревянная анфилада за Пушкиным, которую они раньше принимали за огромный туалет, что эта громада – и есть кинотеатр! И попасть туда было делом чести, и когда, кажется, именно там они впервые торжественно посмотрели пресловутых «Генералов песчаных карьеров» — фильм, на который пускали только взрослых, даже тогда почему-то особый кайф был не от фильма, а от того, что ты наконец-то внутри этого деревянного мира, куда просачивается солнце и лезут в просветы и в открытые окна ветки, делая все внутри таинственным и зеленым…
Как незаметно для горожан исчез летний кинотеатр! Не было там никаких пьяниц, не придумывайте! Привыкали-привыкали к его отсутствию – и привыкли!..
И тогда еще более ненавязчиво – но не менее трагично – испарился куда-то памятник Пушкину. Был — и не стало… А ведь он был почти полной копией памятника Пушкину на Пушкинской улице в Питере…
…Сейчас и питерская улица — запущенная и унылая: парочки пьяниц около петербургского памятника великому поэту среди небоскребов, беззащитные перед практичностью людской…
Исчезают, перемещаются памятники – как во временные порталы проваливаются… Вот шок был бы, появись сейчас, как ни в чем не бывало, «свой в доску», в меру старинный Пушкин — в заброшенной нише городского сада, где стоял он давным-давно!
Но – нет в Тюмени Пушкина, нет аллей, нет чего-то по-детски необходимого… Только бесконечная пустота глянцевых павильонов с бессмысленными выражениями глуповатых чудовищ…
Нет Горсада – такого необходимого в этом месте, — и нет убежища для детской фантазии и, доверительных бесед интеллигентных стариков…
— Я думаю, — продолжал прерванный разговор Вова, — что здесь просто неуютно.
— Где? В этом районе? – они оставили нелепый цирк далеко позади.
— Вообще – в городе, — подытожил Володя.
И она с неожиданной готовностью, вбирая взглядом то пространство, где никогда не будет уже места великому поэту, согласилась: «да, неуютный у нас город».
(Пока оценок нет)
Загрузка…