Страна: Израиль
Мой родной город Псков расположен на самом Западе России. Всего лишь короткая поездка на ночном поезде отделяла наш город от Санкт- Петербурга, Риги, Таллина. Да и в самой области хватало интереснейших мест, таких как Пушкинские Горы, невероятно древний Изборск, Печерский монастырь. Неудивительно, что “охота к перемене мест” захватила меня с самого раннего возраста. Уже живя в Израиле, смог осуществить мечту – путешествовать по миру. Причем в любой стране, где мне приходилось бывать, я старался побыстрее закончить с “раскрученными” достопримечательностями, чтобы слиться с толпой и ощутить пульсирующие вибрации жизни страны. С путешествий началось мое первое хобби- фотографирование, будь то снимки диких животных в африканском сафари или же фотографирование уличных сценок в моем любимом Тель-Авиве. Именно в Тель-Авиве появилась идея моей первой книги – романа “Барабан Будды”, о невероятных приключениях беззаботного тель-авивского яппи. Другая моя книга, повесть “Чертик у Флорианских ворот”, действие которой происходит в оккупированной Польше, появилась после путешествия по этой стране и посещения мест, связанных со Второй Мировой войной. В этом году в категории «Малая проза» представляю вниманию читателей рассказ «Сольвейг», посвященный жизни еврейской поэтессы Рахель Блувштейн.
Country: Israel
My hometown Pskov is located in the most Western part of Russia. The destinations like Sanct-Perersbourg, Riga, Tallinn are easily reachable by short train ride from my town. Also, in Pskov dstrict there are plenty of intresing places, like Pushkinski Gory, ancient Izborsk and Pechersky convent. So, it is not surprising, that my first passion from the childhood was visiting new places. When me and my family moved to Israel, I got an opportunity to travel in the World. Any country I visit, besides siteseeing , I try to feel the vibes of the local people life. My trips brought me to my another passion, photography. It might be photography of wild animals in african safary or street scenes in my beloved Tel-Aviv. The events of my first novell, ”Buddha’s trum” take place in Tel-Aviv. It is the story of amazing adventures occured with Israeli ”yuppie’. My second novell ”Devil at Floriabn Gate” talks about the occupied Poland during WW2. The idea of this novell came in sight during the visit in this country. This year I present story «Solveig» dedicated to the mrmory of Jewish poetess Rachel Bluvstein.
Отрывок из рассказа “Сольвейг”
Памяти поэтессы Рахель Блувштейн
В первые дни на пароходе “Руслан” Рахель почти не выходила из своей крохотной каюты. Ей нездоровилось. Долгие приготовления к поездке, изматывающее ожидание разрешения властей на выезд, острое чувство опасности, которое, казалось, навсегда поселилось в постреволюционной Одессе — все это привело к тому, что, попав в каюту, Рахель зябко закуталась в жесткое шерстяное одеяло и даже не вышла на палубу в момент отплытия.
К тому же погода не располагала к долгому прощанию. Серое декабрьское небо давило всей своей мощью, заставляло чувствовать себя неуютно, искать укрытие. Зимнее море, холодное и неприветливое, вал за валом накатывалось на прибрежные скалы, гранит набережной, портовые сооружения, а ветер, несшийся откуда-то из свинцовых пустошей между водой и небом сбивал с ног, больно бил в лицо ледяной изморосью, не давал дышать.
Почему-то для Рахель, все четыре года после приезда в Россию из Тулузы, были прочно связаны с дождем и холодом, хотя даже и в самые тяжелые годы войны и революции солнце исправно светило и грело землю, пропитанную кровью, и пахнущий бедой воздух. Но пройдет всего лишь несколько дней плаванья, и все будет по-другому. Рахель позволила себе немного помечтать о том, что ее ждет в Палестине, и почувствовала, как крохотные пузырьки тихой радости приятно бегут по всему телу. Вот она, красивая двадцатилетняя девушка осторожно заходит в теплую воду озера Кинерет, стыдливо прикрывая обнаженные ноги подолом сорочки, после чего, рассмеявшись, плывет вперед, словно пытается достичь восточного берега, до которого, казалось можно дотянуться рукой. Эти воспоминания грели душу все прошедшие годы, но предаваться им Рахель старалась понемногу, словно неизбалованный сладостями ребенок откусывает по крохотному кусочку от подаренной плитки шоколада.
И конечно же болезнь отступит, этого просто не может не произойти. Любой туберкулез исчезнет от запаха свежескошенной травы в утренний час, когда солнце только показывается из-за Голанского плато. А самое главное, любая болезнь вывесит белый флаг от того безграничного счастья, которое, несомненно, Рахель вновь обретет, ступив на берег Палестины. Единственное… Михаил… Михаил Борисович, который остался там в Красной России. Они не виделись с момента возвращения из Франции оказавшись в разных концах Империи. Почему-то тогда ни он, ни она и не предполагали, что расстаются надолго и отныне всю любовь и нежность будут выплескивать исключительно на почтовую бумагу. Что ж, наверное, такова участь Сольвейг, ждать до бесконечности своего возлюбленного, где бы он ни находился. Рахель вспомнила, как несколько месяцев назад Михаил признался ей в письме, что очень хотел приехать и даже пришел на вокзал, но сесть в поезд так и не смог. Рахель горько усмехнулась: для такого, как Михаил Борисович поездка в революционном поезде могла стоить жизни. Не хватало, чтобы его выбросили из вагона или даже пристрелили, безошибочно опознав по очкам и шляпе классового врага. Да и без очков и шляпы никак не скроешь природную мягкость и аристократические манеры…Настоящий роденбаховский тип…
Рахель пыталась писать в блокноте, но мысли расползались и никак не складывались в стих…. Она вздохнула, отложила блокнот и карандаш и извлекла из дорожной сумки потрепанный учебник эсперанто. Она вспомнила, как сначала с сестрами, а потом и с Михаилом она изучала этот язык, веря, что совсем скоро тот превратится в универсальный язык человечества. Кто знает, может так оно и произойдет. Кто же мог предположить, что всего за несколько лет привычный мир изменится до неузнаваемости…
И только, когда до порта Яффо оставалось два дня, Рахель вышла на свежий воздух.. Она вдыхала полной грудью, положив руку на живот, словно хотела убедиться, что целебный воздух Средиземного моря проникает в самую глубину ее тела. В каюте она снова посмотрела на снимок, сделанный одесским фотографом для выездных документов: на ней Рахель, болезненно бледная, с осунувшимся лицом и длинным носом казалась гораздо старше своих лет. Но ничего, пройдет совсем немного времени, и никто и не узнает ее по этому снимку. Почему-то в этом девушка совсем не сомневалась.
В порту Яффо корабль встречали не турецкие чиновники в фесках, а английские солдаты в наглухо застегнутой полевой форме и аккуратными щеточками усов, по-видимому, из тех бедолаг, кто вместо обещанной демобилизации и возвращения в родные валлийские и шотландские пустоши были оставлены для дальнейшей службы в новообретенной колонии. Англичане были уверены, что под видом еврейских иммигрантов к ним прибыл большевистский десант и поэтому прошло немало часов, пока Рахель смогла наконец покинуть территорию порта, чтобы попасть прямо в объятия сестры Шошаны, которая прибыла из Иерусалима и с нетерпением ждала ее прибытия.
Яффо, как показалось Рахель, несмотря на прошедшую войну и смену власти почти не изменился. Город был запружен все той же пестрой толпой: арабы, евреи, христианские паломники, приехавшие на базар фаллахи, немногочисленные буржуа в костюмах-тройках, солдаты… Да и запах был такой же — морем, свежей рыбой, крепчайшим кофе, но в то же время сыростью и немного отхожим местом. Но вот еврейский квартал, построенный в некотором удалении от Яффо, который семь лет назад представлял собой пару улиц, застроенных приземистыми маленькими домами, теперь разросся и вполне мог претендовать на звание первого за последние две тысячи лет еврейского города.
-Теперь это называется Тель-Авив! Холм Весны! – пояснила Шошана, указывая на утопающий в зелени квартал. Рахель, высунувшись из дилижанса, с восторгом разглядывала знакомые места и засыпала сестру вопросами. Говорили они на иврите, вспомнив обещание, данное еще в далеком 1910 году говорить только на возрожденном языке Библии и оставлять для общения на русском не больше часа в день.
Недалеко от того места, где дорога на Иерусалим окончательно поворачивала с берега моря в гущу оливковых и апельсиновых рощ, Рахель попросила остановить ненадолго дилижанс. Она спрыгнула на землю и стала осторожно спускаться через прибрежные камни к воде. На пляже не было ничего, кроме нескольких аккуратно сложенных рыбацких лодок, и Рахель, сбросив туфли, зашла по колено в воду. На море был полный штиль, и Рахель сделала еще несколько шагов не в состоянии отвести взгляд от Яффского маяка и минаретов в свете начинающего садиться зимнего солнца.
— Ты с ума сошла! Сейчас же декабрь! Не время для морских купаний! – в ужасе закричала Шошана, но, немного поколебавшись, последовала примеру сестры.
— Чепуха! В России в такую погоду принимают солнечные ванны! – закричала Рахель и, зачерпнув воды, брызнула в сторону сестры.
— Ах ты…, да я тебя…- спохватилась та и стала интенсивно работать руками, поднимая фонтан брызг.
В дилижансе Шошана извлекла теплый шотландский плед и заботливо укрыла ноги сестры. На дворе стоял декабрь, и ближе к заходу солнца даже в теплые дни становилось холодно.
— А ведь мы с Михаилом Борисовичем чуть было не поженились…- внезапно сказала Рахель, когда вечером они остановились на ночлег в гостевом доме в Петах-Тикве. Шошана была одной из немногих, кто был посвящен в подробности отношений Рахель и Михаила, но и она не знала всего.
— Ты мне об этом не писала…- разочарованно протянула Шошана.
— Я знаю… Это произошло в мае 1914 года, мы ходили на премьеру спектакля “Пер Гюнт” с музыкой Грига в Theatre du Capitole. Это было так прекрасно, что мы всю дорогу только и говорили об этом. С тех пор он стал называть меня Сольвейг…
— Мне кажется, не совсем осмотрительно с его стороны. Я почти уверена, слова имеют какую-то мистическую силу. Может быть, назвав тебя именем Сольвейг, он обрек тебя на вечное ожидание…- одними кончиками губ усмехнулась Шошана.
— А себя на вечную войну с троллями, — вздохнула Рахель, — так я не закончила… Он вдруг посереди бульвара взял меня за руку, опустился на колено, при этом у него с носа слетели очки, и сказал, что хочет провести со мной всю свою жизнь и дает мне пять секунд на размышление.
— И тебе потребовались эти пять секунд? – заинтересованно спросила Шошана.
— Если бы они мне потребовались я сказала бы “нет” Любовь и время — это вообще противоположные стихии. Он мне был интересен как человек и вызывал во мне нежность женщины. Два этих элемента и составляют любовь. Все остальное не имело значения….
— И что же дальше?
— Ничего…Мы не могли решить, где мы хотим жить. Я и слушать не хотела, о том, чтобы поселиться где-то, кроме Палестины, ну а он твердил, что нельзя жить тем, что было две тысячи лет назад. Мы даже повздорили, вероятно в первый раз за все время знакомства. Ну а потом началась война и все…Он отправился к родителям в Любань, а я в Полтаву… Ну а потом я заболела.
Рахель замолчала, почувствовав вдруг сильную усталость. Она откинула голову на подушку и подтянула к голове стеганное одеяло. Шошана села на краешек ее кровати и осторожно провела рукой по влажному, холодному лбу сестры.
— Раечка, родная моя… -сказала она, почему-то по-русски. – Вполне может быть, что он вскоре тоже приедет в Палестину.
Рахель внезапно села на кровати и обхватила колени руками:
— Я была уверена, что стоит мне ступить на палубу, я вновь почувствую себя счастливой, как тогда, в 1908 году, но почему-то этого не произошло…. Как ты думаешь, все будет хорошо?
Рахель в изнеможении опустилась на кровать, а Шошана снова провела рукой по ее лбу и смахнула крошечные бисеринки пота.
— Ну, конечно! Климат Страны Израиля делает чудеса! Ты и не успеешь опомниться, как поправишься!
Именно эти слова и сказал ей доктор Барух Перламутр после того, как долго и внимательно прислушивался к ее дыханию, через трубку фонендоскопа. Рахель силилась разобрать что-нибудь через постоянную маску радушия и участия на лице киббуцного врача, но так и не смогла.
— Я полагаю, вы переутомились. Вероятно, это и возбудило процессы, дремавшие в вашем организме. Вам пошло бы на пользу некоторое время в санатории, это бы укрепило Вас…
— О нет! Только не санаторий! Это все равно, что сесть в тюрьму! – перебила его Рахель и поймав на себе недоуменный взгляд доктора Перламутра, пояснила:
— Извините, доктор, я не сдержалась…Я провела несколько месяцев в санатории в Баку и в Сухуме, и все это время меня не покидала ужасная мысль, что умереть было бы не худшим выходом. Я просыпалась по утрам с осознанием того, что жизнь перестала иметь хоть какую-то цену. Мне бы не хотелось опять пережить это…
— Гм… Я вас понимаю. В любом случае рекомендую вам пока не заниматься физическим трудом, — сказал доктор. Рахель показалось, что он сильно обескуражен ее выпадом, хотя, может быть это было и не так.
— Не переживай так! В Дгании много разной работы. Совершенно необязательно выходить в поле, — уверяла Анна, как только Рахель вышла из двери покрытой белыми досками аккуратной времянки, служившей в киббуце медпунктом.
Анна был одной из первых, с кем Рахель познакомилась несколько месяцев назад, когда солнечным зимним днем приехала в Дганию. О, она помнила тот день! Тогда, сидя в почтовом дилижансе, онп старалась не упустить тот волшебный момент, когда из-за желто-зеленых галилейских холмов покажется громада озера Кинерет. Ну а пока она не отрывала глаз от невероятного галилейского пейзажа. Крохотные апельсиновые и оливковые рощи, убогие деревеньки, стада странных длинноухих коз, которых пасли закутанные в длинные плащи бедуинские пастухи, добротные каменные дома местных эфенди — все оставалось таким же, как и в далеком 1913 году, когда Рахель сердечно распрощавшись с друзьями по Сельскохозяйственной школы, отправилась в Яффо, чтобы оттуда отплыть во Францию. Кто же мог подумать, что вместо двух лет, необходимых для получения диплома агронома, Рахель вернется сюда только сейчас.
— Вы агроном? – презрительно сказал Хаим, муж Анны, кряжистый сорокалетний увалень, с тяжелыми, как бревна руками и окладистой черной с проседью бородой.
— Нам нужны рабочие руки, а не те, кто будут говорить, как нам тут сеять, — заявил он. Рахель показалось, что Хаим Фельдман даже не посмотрел ей в лицо, а пробежал глазами по ее фигуре, словно выбирал на ярмарке рабочую лошадь.
Ну что ж….Рахель была счастлива работать не покладая рук, собственно, ради этого она приехала сюда. Рахель вставала, как только первые лучи красного утреннего солнца поднимались над темной громадой Голанского плато. В эти часы Кинерет и вся Изреэльская долины были застланы густым утренним туманом, который исчезал, как только солнце вставало над Галилеей. Рахель вместе со всеми шла в поле, прислушиваясь к собственному дыханию и радуясь легкости, с которой она выполняла крестьянскую работу.
(2 оценок, среднее: 3,50 из 5)
Загрузка…