Гумер Каримов

Отрывок из новеллы “Dance, Julia, dance!“

…и был вечер, и мы, обнявшись, сидели у реки. Золотые блики на ней и круглая луна над горизонтом — всё напоминало знаменитую картину Куинджи.

— Жизнь, я люблю тебя, — тихо сказала ты.

— Я люблю тебя, жизнь! — громко и весело запел я.

— Тсс! — Ты приложила пальчик к моим губам, — не ори, дай послушать…

— Ты слышишь, как она течёт?

— Как сама жизнь…

— Ого! Ты научилась слушать реку?

— А ты тоже узнал у реки секрет, что время не существует, да, Жизнь? 

Лицо Бинки озарила светлая улыбка.

— Да, — ответил я. — Ты ведь имеешь в виду, что каждое мгновение река находится повсюду — у истока и устья, у водопада, у переправы, на быстрине, в море, в горах, повсюду, каждое мгновение, и что для нее существует лишь настоящее и ни малейшей тени грядущего?

— Верно, — сказала ты. — И когда я постигла это, то посмотрела на свою жизнь, и она тоже была рекою, ничего не было, ничего не будет; все живо здесь и сейчас.

Мы были детьми… Та, с которой сидели у реки и собирались прожить большую жизнь, оставила меня, а я живу уже много лет без неё… Это она называла меня Жизнью, шутя переводя на русский язык мое имя, взятое из Корана.* Ах, как давно это было! 

Альбинка Райнгольф была самой маленькой в классе, да и я не гигант. Сохранилась фотография, мы на уроке физкультуры: в строю и мы с Альбиной стоим где-то в хвосте. В первом классе нас посадили за первую парту. Так мы и просидели рядом четыре года начальной школы. Когда нас куда-нибудь водили, мы шли, взявшись за руки. До сих пор помню её маленькую тёплую ладошку.

Альбинка была девочкой удивительной красоты. Кожа белая-белая, волосы иссиня-чёрные, заплетённые в две косы, а глаза цвета перезрелой вишни. Если и бывают в этом возрасте какие-нибудь чувства, то, наверно, у нас с ней была первая любовь. Я понял это сорок лет спустя, когда выросла моя дочь, ставшая балериной.

Смотрю на пожелтевшую фотографию. У Альбины косы тяжело лежат на её плечах. За них я её часто дёргал. 

*Гумер (татарский) – жизнь. (Примечание автора).

— Ещё подёргай, — просила она и смеялась. — Мама говорит: если дёргает за косы, значит, влюбился. Ты влюбился в меня?

— А ты?

— И я! Только это ничего не значит. Мама говорит, что первая любовь проходит, но не забывается.

— Ты не забудешь меня?

— Не забуду.

— Никогда?

— Никогда! А ты?

— И я.

Мы тогда ещё совсем малы были, с нетерпением ждали каникул и летом тоже не расставались, пропадая всё лето на берегу реки. И было весело, радостно от звонкой воды и журчащего её смеха. Обычно на ночь мы расходились по домам, но однажды, заигравшись, припозднились. Стемнело. 

— Нам пора домой, Бинка!

— Ничего не пора. Я сказала маме, что заночую у бабушки. И ты не бойся: она скажет твоей маме, где ты.

И Альбинка повела меня к своей бабушке. Жила Фарида-опа неподалёку от реки на косогоре — до Агидели — с крутой горы сбежать. Она бросила на чистые, крашенные охрой половицы толстый пуховый матрац, подушки и огромное одеяло. Сначала мы дурачились, дрались подушками, пока бабушка на нас не шикнула. Забравшись в чёрное тёплое логово, мы слушали, как вздыхала бабушка, лаяли на улице собаки, как засыпал мир. Всё теснее прижимались друг к другу, ещё не понимая тайны законов этого тяготения.

— Мы делаем что-то нехорошее? — Альбинка жарко дышала мне в ухо, и, не дожидаясь моего ответа, — ты меня любишь?

Ах, Альбинка! Я помню! Помню ту сказочную ночь… И нашу реку. Она ещё часто будет с нами.

Знаменитая танцовщица Башкирского театра оперы и балета, народная артистка СССР, дочь революционера и героя Гражданской войны,  Тамара Шагитовна  Худайбердина, знавшая мою маму, оттанцевав своё, стала преподавать. Однажды она пришла в школу и отобрала нас с Альбинкой в танцевальную группу. Так мы с ней стали партнёрами по танцам. Но до Альбины, влюбленной в хореографию, мне далеко. Она без умолку говорила только об этом, а я как мальчишка, больше любил футбол, однако, она и меня заражала своим увлечением танцами.

— У тебя такой высокий прыжок! — Альбина восхищённо таращила на меня глаза, когда я плюхался рядом с ней после упражнений. — Ты качайся, будешь сильным. Я хочу, чтобы ты подбрасывал меня высоко-высоко!

Особенно нам нравилось выступать: на концертах и смотрах наша пара неизменно вызывала овации, и успех немного кружил нам головы.

Однажды руководительница танцев пришла к маме: «Соня, твоего сына надо отправить учиться в Ленинград в хореографическое училище Вагановой. Он у тебя талантливый». А мама испугалась: «Ты с ума сошла? Как я могу отправить маленького ребёнка — одного в Ленинград?» 

Пройдёт много лет, я всё равно уеду учиться в Ленинград, правда, в университет, но судьбе будет угодно, чтобы дочь по моему настоянию поступила и закончила Академию русского балета имени Вагановой.

А тогда нас, конечно, никто таких маленьких в Ленинград не отпустил, мы продолжали заниматься танцами и вскоре вообще перестали расставаться надолго. Ходили друг к другу, вместе делали уроки, то у неё, то у нас. По воскресеньям ходили в кино и однажды там, в темном зале, впервые поцеловались. 

Из кинотеатра пошли к ней, родителей дома не оказалось. Сидели в большой комнате на диване, слушали музыку и разговаривали. У Альбинки был набор пластинок и радиола «Урал». Она поочерёдно ставила Утёсова, Нечаева, Лемешева, Шульженко — Клавдия Ивановна была у неё любимой певицей.

— Знаешь, я иногда думаю про то, как вырасту, выйду замуж, и сколько детей у меня будет.

Она сидела на диване, поджав под себя ноги, это была её любимая поза, в своей тёмной юбке с голубыми ромбиками и в голубом свитере, который часто надевала. Он удивительно шел к её волосам. И мне она такая нравилась больше всего на свете. Альбинка это чувствовала. Впрочем, вряд ли тогда я мог бы что-то сказать.

— А ты задумывался об этом? 

Девочка водила пальчиком по подолу, обводя свои ромбики. Я заворожено следил за её рукой и медленно соображал, что ответить. Чтоб в этом возрасте думать о таких вещах — такое мне и в голову не приходило! 

Я неопределённо пожал плечами:

— Я думаю иногда, чем бы я стал заниматься, когда вырасту, — сказал я. — Кем я буду? Когда отец брал меня иногда с собой, уезжая далеко в командировку, мне нравилось видеть отца за рулём грузовика, и я мечтал тоже стать шофёром. Но теперь я хотел бы летать… А ведь ты права, взрослые люди женятся! Но я, правда, об этом не думал.

— А я часто об этом думаю.

— И сколько детей ты хочешь иметь?

— Я хочу мальчика и девочку. И чтоб мальчик был старшим и опекал сестрёнку.

— А я один сын в семье, и у меня три сестры. Самая маленькая — Надя, я опекаю её.

— Ей повезло, что у неё есть брат. А у меня только старшая сестра, но мы с ней не очень ладим: у неё свои заботы. Я бы тоже хотела иметь старшего брата.

Альбинка умолкла, приблизила своё лицо.

— Поцелуй меня. 

Мы долго целовались, а Клавдия Шульженко пела:

Нет, не потому, что старость подошла,

Я в очках письмо твоё читала.

Просто слишком много слёз я пролила,

Слишком часто глаз я не смыкала…

Сколько нам было тогда? Лет по тринадцать, может, четырнадцать. Мы, наверно, учились в классе седьмом, восьмом… не заметил, как стянул с неё свитерок… 

Пишешь, что опять вернуться хочешь к нам.

Но я уже устала и ответа не дам.

Сын умеет писать, 

он тебе напишет сам.

Вдруг она сказала, что могут родители прийти. Мы, отвернувшись друг от друга, быстро оделись и снова сели на диван. Пластинка давно кончилась. Стемнело. Мы сидели в темноте и молчали, переживая то, что только что произошло между нами.

Когда я уходил, Альбинка в дверях обняла меня, поцеловала и сказала: «Спасибо тебе!».

Мне всё вспоминается этот диван в Альбинкином доме, первая сказка, что я рассказал ей на этом диване… 

(4 оценок, среднее: 4,50 из 5)

Загрузка…