Александр Васильев

Отрывок из романа трилогии “За краешком времени”  

Дуб и Ворон

— Эй, слышишь, старый, никак человеческий ребенок плачет?
— Причудилось тебе. Какой ребенок? Ведь ночь глухая. Спи.
— Ну и что, что ночь глухая, — маленькие дети и по ночам плачут, так
всегда бывает.
— Тихо, подожди, не шуми. И впрямь как будто бы ребенок плачет.

— Но откуда ему здесь взяться?

—Да это же мой брат филин в вишняке
развлекается.
— А ведь правда. Это, кажется, он. Значит, снова где- то человек уйдет,
покинет свое тело…
— Ладно тебе, спи. Утром поговорим.
Холодное осеннее утро не принесло в давно покинутый хутор
никаких изменений. Вот уж много лет день приходит, чтобы смениться
ночью, лето — зиму сменит, а потом опять наступит осень.
-Эй, старик, проснулся, аль спишь еще?
-Проснулся.
-Что ж глаза закрыты?
-Да проснулся я давно, а тело дремлет все еще. Много налетался я
вчера, устал маленько. Наверное, и впрямь состарился уже. Ведь как
бывало раньше? Чуть солнышко проснется – а я уже в полете, лишь
изредка на землю опускался. День сгорал, а мне все еще летать
хотелось. Торопил ночь, чтоб скорей прошла, почти не спал, все
больше охватить, понять стремился. С негодованием думал я над тем,
зачем, кому нужна она, ночь, почему прерывает мне полеты? А
теперь… Ну, все равно я не старый — я взрослый ворон. Теперь летаю
мало, больше сижу. Осмыслить, понять хочу, что я увидел в
длительных полетах.
-Ну что же, думай, думай. Да, старик, ты бы слетал к своему
приятелю в вишняк. Спроси, чего он плакал этой ночью? Хотя  не
надо. Я уже знаю. Вон шепчутся те старые березы. Печаль. Опять
печаль.
-Ты меня стариком называешь, а мне и сотни лет не минуло. А ты
наверняка век третий доживаешь? Помню, я, когда родился в том
ольховнике, что был внизу, за болотом, тогда ты был уже старше
всех. Про тебя шептались, величали. Ты красив тогда был. Да не в
этом дело. Я хочу тебя спросить, так как умом своим понять не в
силах, куда девается листва, деревья исчезают? Исчезли ольховники
и молода дубрава, исчез и яблоневый сад. Ты помнишь, какой был
сад? Но это ведь еще не все. Дома исчезли, хаты, а вместо них?..

-Эх, Ворон, да ты и впрямь старик. Не все так грустно, как ты
рисуешь. Время ведь у каждого свое. Время — жить, и время — умирать,
чтоб снова появиться. Запомни хорошенько. Вся прелесть в том, что
время быстротечно. День угаснет — ночь настанет. Но не успеешь ты
поспать, как снова утро озарится.
-Что ты мне о времени толкуешь? Я тебя спросил о том, кто виноват,
что исчезает…
-Я понял. Не спеши. Все расскажу. С чего начать бы? Вот, пожалуй, с
тех времен, как были люди здесь. Ты помнишь? Ведь ты застал их.
-Да, конечно, помню. Они ведь мало жили. Почему- то в один год все
вымерли, а оставшиеся в живых перешли в село за речку.
-Нет, они здесь жили долго. Я помню даже, как они меня здесь
посадили, и, как только я пророс, они меня ласкали, лелеяли,
обогревали. Ох, это было так давно. Но я начну рассказ вон с той
избушки, от меня третьей направо. Я был тогда уже столетним дубом.
Примерно, в такое же время года, как сейчас, уж птицы гнезда
покидали (я это помню точно), родилась в избушке девочка, и
нарекли ее Надеждой.
*
Осенью девятнадцатого года небольшое офицерское формирование белой армии, окруженное в степях, прорывалось к Крыму. Бессмысленные, ничем
не оправданные жертвы обеих сторон подавили в людях всякое понятие о
человеческом предназначении. Словно в адской машине перемешались серые массы человеческих тел. Вокруг – кромешный ад, грохот и истощенный вой
снарядов, трескотня пулеметов и винтовок, дикий вопль, крики, визги,
удушливый смрад дыма, гари, крови, гноя.
Перевязывая раненых в траншее, Надя вспомнила одно философское
изречение: самый счастливый человек тот, который еще не родился. И тут же
(она не удивилась) появился опять старик. Он сидел на бугорке у самого края
траншеи, смотрел, как падают замертво ребята и быстро-быстро сказал: «Нет-нет,
Вы не правы, ведь каждый раз, когда Вы приходите в этот мир, – это и
есть самое большое счастье«. И все. Он исчез. Так быстро в этот раз.
Надя увидела, как поднялась цепь и пошла в атаку, и снова возвратилась.
Вот снова поднялась и залегла. Вдруг отчетливо увидела Константина. В
полный рост поднялся, отряхнулся, махнул рукою и пошел. За ним поднялся
еще один, еще, еще… И снова вся цепь пошла в атаку. Вдруг Костя
остановился, вроде задержался ненадолго, голову к небу поднял, очевидно,
посмотрел на надвигающуюся грозу и рухнул. Цепь как по команде залегла.
Все замерло, все утихло. Минута, две или пять – никто не знает, не
помнит. Откуда? Что это? На фоне нависшей черной грозовой тучи среди
прижавшихся к земле цепью белогвардейцев – девушка на белом коне, в
галифе и белой рубашке, с саблей наперевес пронеслась галопом вдоль линии
фронта. Золотистые волосы развеялись по ветру, и крепкий звонкий голос
разорвал тишину:
— Господа! Что приуныли? Впере-е-ед!
… И ярость, и рукопашный бой, и – противник дрогнул. И вышли из
окружения.
Недалеко, в тылу красной армии, в одинокий вагончик комдива влетел
связной красноармеец.
— Товарищ комдив, товарищ комдив, там – баба!
— Что «баба«?— Улыбнулся спокойно комдив.
— Товарищ Суханов,— вытаращив перепуганные глаза, промолвил,
заикаясь, красноармеец,— там не ба-а-ба, а су-ущий дьявол. Наши п-п-позиции
дрогнули и-и отс-с-ступили. Белогвардейцы ух-ходят.
И поднялся комдив во весь свой двухметровый рост, и грохотом
прокатился его могучий голос:
— Коня мне!
Где-то позади, отозвался трубач – протрубил тревогу. Комдив взлетел на
подведенного к нему коня. Конь, пришпоренный крепким седоком, встал на
дыбы и с невероятной силою рванул и понесся навстречу приближающейся
бело-золотистой точке. Но вот комдив поводья натянул и, словно
окаменевший, конь остановился. А над степью прокатилось:
— Эскадрон! Ни с места!
Эскадрон в оцепенении застыл. Командир рванул коня, и тот стрелою
понесся над землей. Как невероятно красивы, слившиеся в едином дыхании,
всадник и серый конь в яблоках!
Степь замерла, вся в ожидании не то грозы, не то… Взбесившееся время
вдруг замедлило свой бег: еще мгновение, еще немного и… Вдруг все
утихло. Все ждало, вот-вот… Два всадника летели навстречу друг другу:
девушка на белом коне в белой рубашке, и парень на сером коне в
выгоревшей, как степь, серой рубахе. Низко-низко свинцовое грозовое небо.
Люди застыли: эскадрон красноармейцев, с одной стороны, и жалкие остатки
белогвардейского полка – с другой. А между ними – два человека, две души
неслись навстречу друг другу. И что же это может быть – мираж? Время
почти совсем остановилось. Нервы до предела напряглись. Еще мгновение
и… они соединились. Молния, досель невиданная, рассекла все небо и – о
чудо! — так и застыла, не угасая.
— Это ты?
— Да, я. А это ты?
— Конечно, я.
-Такой  большой.
— А ты божественно красива!
— У тебя серые невероятно теплые глаза.
—  Слышишь? Гитары звучат. Это Испания играет. О тебе мне моя
мама рассказывала: «В России ты ее найдешь, сынок, в России«.
— У тебя красивый голос, сочный, словно ты только-только ел арбуз, и на
губах твоих его осталась влага.
— А в твоей улыбке собрана вся нежность человеческой любви.
— Мы сейчас умрем?
— Да нет, что ты!
— Но пули приближаются, они ведь прямо в нас летят.
— Я их остановлю.
— Как мышцы твои перенапряглись. Вены вот-вот взорвутся,
такие маленькие и тяжелые, как глыба отвалившейся скалы.
Как звать тебя?
— Дмитрий. В Испании – Доменико. А ты  Надежда?
— Да, я Надя.
— Смотри, вот небо раскололось. Пойдем.
— А мы сюда еще вернемся?
— Обязательно. Пойдем.
Чья-то нервная рука нажала на спусковой механизм, и вылетел снаряд,
пропев последнюю песню. Да чей же приказ выполнила затуманившаяся,
обездоленная голова, сидящая у прицела орудия?
***
— Эй, ты слышишь? Где-то человеческий детеныш плачет.
— Да нет. Это, верно, опять филин кричит.
— Нет, на этот раз ребенок – уж я точно знаю. Вот и время прошло. Нам
скоро уходить, а они… Но вот ведь в чем закон разума вселенной: ты снова
вороном сюда придешь, я – дубом, но может быть, на другой земле, а может
быть, еще раз здесь из желудя я корешки свои расправлю и прорасту на
прежнем месте. А люди… Каждый придет в то время, которое заложил в
прошлой жизни, и вновь по предначертанной судьбе, заложенной когда-то,
пройдет. И так – до бесконечности много-много раз, пока не сознает, что есть
что-то высшее, где всполох молнии с бесконечностью равны. 

   ***

Антон проснулся, словно и не спал. Открыл глаза. Все тот же
безоблачный июньский день. Над головою – ветки дуба, чуть заметно
шевелились листья. Вдали – пейзаж. Никак не различить, где сон, где
явь. Как будто только взгляд лишь перевел из прошлого в сегодняшнее
время. Еще раз провел рукою по огрубевшему стволу и пошел, ускоряя
шаг, к сиреневым аллеям, где стояла его палатка. Сегодня к полудню
должна приехать Надя. «А может, она уже приехала?» При этой мысли
Антон заторопился и побежал.У развалин никого не было. «Значит, еще
рано. Как же я часы забыл? Да разве только часы?” Антон собрал сухих
веток, разжег костер, разложил всю свою провизию (пакеты с
продуктами, консервы), достал котелок, набрал чистой родниковой
воды, начал готовить обед. Сел в ожидании, пока вода закипит,
задумался. «Интересный сон там, у дуба, привиделся. Такой богатый.
Однако, вот окончание сна… Нет, чуть пораньше. Ну, конечно, ведь
я это уже видел. Это было. Вон на том поле. Я это точно помню. Даже
помню, что ветер по-особому свистел в ушах; как щекотало в
ладошках… Но не может быть. Так не бывает. Хорошо. Допустим, что
та, которая неслась навстречу мне, была похожа на Надю – это еще
можно объяснить (во сне видишь того, о ком думаешь). Но чтобы вот
так, в реальной действительности я узнал то поле, где это все
произошло, — нет, конечно, нет. А может, это и не сон?» Вдруг издалека
послышался хруст сломанной сухой ветки. Антон напрягся,
вслушиваясь в тишину, отчетливо услышал приближающиеся
неторопливые шаги. Он поднялся, сделал шаг навстречу…
N.N.
На бескрайнем, залитом солнцем лугу паслось несколько овец и коз.
Неподалеку, на краю поросшего папоротником, не очень глубокого
оврага, сидел лет десяти пастушок, играя на свирели незатейливую
мелодию. Рядом лежал очень большой лохматый пес с короткой мордой
и висящими длинными ушами. Он положил свою массивную голову на
лапы и лениво дремал. Поодаль бегала девочка лет восьми в легком
прозрачном ситцевом платьице. Она играла с мотыльком, который
время от времени садился на ее пухленькую ладошку, отчего вызывал у
— 105 —
девочки радостный и звонкий смех. Но вот впереди у нее в густой
высокой траве что- то засияло. Девочка остановилась, потом тихонечко
подошла, присела и нежно ручками развила траву, залюбовалась…
***
Надя, выходя из лесу, увидела дым костра и рядом – Его. Она
задержала взгляд, он обернулся, сделал шаг навстречу. «Господи, какой
же он…»
Высокий, худой, в потертых джинсах с широким кожаным ремнем.
Рубаха цвета ржавчины из грубого полотна свободно висела на нем, не
скрывая его угловатость. Высокий лоб, редкие, светлые, как ржаная
солома, волосы оттеняли его смуглое, слегка вытянутое лицо с
большими, круглыми темно-серыми глазами. Крупный нос и широкий
рот подчеркивали общую гармонию мужского портрета. Он не
улыбался и не был серьезен, он шел навстречу ей, переполнен всеми
земными чувствами любви.
Уронив большую дорожную сумку, она устремилась в объятия
единственного, вечно желанного. Как долго она его ждала! А ведь
могло случиться иначе: прожив во времени одном, так и не встретиться
друг с другом.
Он целовал легонько, не спеша: лоб, волосы, влажные глаза, губы,
шею. Она вздрогнула. Ноги подкосились. Вдруг большие сильные руки
подняли ее и понесли.
-Сумасшедший, тебе же тяжело…
N.N.
Пастушок обратил внимание на то, что девочка притихла. Он
оглянулся, поднялся, подошел к ней, присел рядышком и посмотрел в
траву. Детское лицо его было очень серьезное, не по годам задумчивые
глаза. Он тихо, долго наблюдал. Собака, подняв голову, завидев
хозяина, снова уронила ее на лапы. Паренек поднялся.
-Это – таинство. Ты их смущаешь. Не надо долго на это смотреть.
-Но ведь это так красиво! Рождение тонкой энергии.
— 106 —
Он пошел на то место, где лежала собака, сел и снова начал играть.
***
-Я люблю тебя. — Прошептала она, целуя влажное его лицо.
-О, как я люблю тебя! Ты слышишь, как я тебя люблю?!
Надя плакала. Антон целовал ее, не в силах вымолвить ни слова.
Они долго еще лежали, опьяненные сладким туманом любви.
-Мне кажется, что на нас кто-то смотрит.
-Здесь вокруг никого нет. Я тут уже целые сутки. Все вокруг обошел.
Никого нет.
-У меня такое чувство, что на нас смотрят не со стороны, а сверху.
-Радость моя – это тебе только кажется.
-Там наверняка кто-то есть. Прикрой меня собою.
N.N.
Девочка очень осторожно поднялась, вздохнула, пошла к
парнишке. Молча села возле него обхватила руками колени, задумчиво
посмотрела вдаль.
-Они такие маленькие – маленькие и красивые. Как жаль, что они
подвластны времени.
Пастушок перестал играть. Помолчал, потом объяснил:
-Теперь ты поняла, что такое время? Да, они живут. Они маленькие.
Они подвластны времени. Они снова и снова возвращаются в
физический мир времени, чтобы соткать свои покрова с тонкой
энергии. Но есть и черная энергия. Тебе о ней еще рановато знать.
Пастушок снова стал наигрывать свою незатейливую мелодию.

(10 оценок, среднее: 4,70 из 5)

Загрузка…