Люба Балагова

Отрывок из романа в стихах “Царица”   

 

Вместо вступления

 

               *     *     *

Бродит тень по дому моему,

будто мозг мой — опоили ядом.

То вдали мелькнёт, то канет в тьму,

то опять замечу её рядом.

 

Дальней дверью скрипнет в тишине.

(Иль её — качнул полночный ветер?..)

Одиноко в гулком доме мне,

словно я — одна на целом свете!

 

День и ночь она меня страшит,

превращая сон в подобье ада…

Говорят, что время — крепкий щит,

ну, а ей — и время не преграда!

 

Вот опять с чуть слышным сквознячком

проскользнула в дверь мою украдкой

и — присела на тахте бочком…

Как мне разгадать её загадку?!

 

               *     *     *

 

…Что ж: «Входи!» — я тени говорю.

(А в душе — вопрос, что вслух не сказан:

может, это — жар, и я горю?

Может, просто — я теряю разум?)

 

Коль найдётся в мире кто-нибудь,

кто поверить сможет мне, когда я

говорю всё это — друг мне будь!

Вместе тайну тени разгадаем…

 

          *     *     *

 

…Вновь симфонии такты звучат,

плачут флейты, как дети в постельках.

Всё так громко — как будто стучат

сто копыт лошадиных за стенкой!

 

Этот топот летит на меня,

бьёт под сердце тяжёлым копытом.

И пылаю я, как от огня,

табуном пролетающим сбита.

 

Слыша этот неистовый скач,

обрыдалась земля под мотыгой,

вызвав в небе рокочущий плач

бога Псатхи — кумира адыгов.

 

Снова слышу я — флейты звучат.

Будто — дети от страха кричат…

 

*     *     *

 

Я знаю двух отважных удальцов —

двух воинов, двух братьев-близнецов.

 

Один — в одежды белые одет,

и конь под ним — белей, чем белый свет.

 

Другой — на чёрном-чёрном скакуне

с широкой чёрной буркой на спине,

 

Из-под папахи чёрной — чёрный взгляд,

лишь газыри, как золото, горят.

 

Нисходит белый в окруженье муз

из-под вершины с именем Эльбрус,

 

Как белый нимб, неся вкруг головы

лучи тепла и света для травы.

 

Но ловит голос ухо молодца:

«Не рви траву! То борода отца!» —

 

и, спрыгнув наземь, клонит он главу

и долго гладит пальцами траву.

 

«Будь ты богат, будь знатен — всё не в счёт!

Лишь только тем заслужишь ты почёт,

 

как память предков в жизни почитал —

вот чем накопишь славы капитал!..»

 

…Вдохнув всю мудрость мира в свою грудь,

вновь белый всадник продолжает путь —

сквозь поле, лес, кудрявый виноград…

Куда?

             То знает — только чёрный брат…

 

*     *     *

 

…Напрасно не жди — он ушёл и уже вернётся.

Зови, не зови — не откликнется, не отзовётся.

Не скажет, входя утомлённо в родную калитку:

— Снимите с меня всю покрытую пылью накидку.

Сияют на ней и сквозь пыль золотые разводы.

Я знаю, что их

                                 вышивали не жёны, а годы.

В орнаменте этом — истории вписаны тайны…

Нет времени ждать, пока жизнь их откроет случайно!

 

*     *     *

                            ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Москва, август 1560 года. Только что скончалась супруга русского

царя Иоанна IV — Анастасия. Народ в трауре и тревоге. Всех очень

беспокоит состояние государя, от которого зависит покой в стране и

столице…

 

Небо похоже собой на морозную ночь,

чуткую, где каждый шаг за версту будет слышен.

Редкие звёзды мерцают во мраке — точь-в-точь —

свечки, зажжённые кем-то под храмовой крышей.

 

Будто копируя их, по соборам Кремля

и по церквям и часовням российской столицы —

теплятся свеч поминальных созвездья, суля

вечную память почившей московской царице…

 

*     *     *

 

…Что думает русский народ о кремлёвских интригах —

о том почему-то не пишут историки в книгах.

 

Но ты, мой читатель, не будешь томиться секретом:

тебе — я сама расскажу всё, что знаю, об этом.

 

Ведь жизнь протекает не только в пределах Кремля.

И разве же только слепцов порождает земля?..

 

За мною, читатель! Шагнём под кремлёвские стены —

и там мы узнаем царю и сановникам цену.

 

Смотри — вон торговки у лобного места стоят,

послушаем тихо, о чём они там говорят…

Первая женщина:

— Ах, государь! Весь в горе он теперь.

Знать, и царям не избежать потерь.

 

Вторая женщина:

— Тот, за кого ты своё сердце рвёшь,

людей считает меньше, чем за вошь,

 

Детей терзает, губит города…

А вот царица — та, конечно, да —

 

хотя сейчас лежит она, покойна,

она любви поистине достойна.

 

Из Кремлёвских ворот выходит царский глашатай и громко

 объявляет:

— Снова измена в столице! Сильвестр-протопоп,

правой рукою крестя нечестивый свой лоб,

левой — с Адашевым — яд сыпал в чашу царице…

 

Нет хуже зла, когда вор воцарится в столице!

Царь ему верил. А вслед за царём — вся Москва…

Изобличён он теперь. А царица — мертва.

 

Народ огорошено молчит. Только один мужик украдкой шепчет

 другому:

— Вишь, как ретиво находят виновных в столице?..

 

Другой, вполголоса:

— Видит Господь, быть Сильвестру до гроба в темнице!

Коли сейчас не прибьют, точно пса у крыльца…

 

Глашатай:

— Знаете все — царь Сильвестра любил, как отца!

Чтил его выше любого духовного сана!

Тот же — коварством воздал за добро Иоанна!

 

Хладной рукою царёву супругу травил

и вкруг престола, как сети, свой заговор вил.

 

Слушайте все, кому факты в сём деле нужны!

Грамота есть в подтвержденье Сильвестра вины.

Вот, что писал государю изменник и тать…

Ну-ка, притихли все! Я — начинаю читать.

 

           Зачитывает послание протопопа Сильвестра к царю Иоанну:

 

«Слушай правду мою — я тебе говорю, государь.

Хочешь — плюнь мне в лицо или в гневе монаршем ударь,

но негоже царю лишь по прихотям дело вершить.

Если б бросил грешить —

мог царицы Господь не лишить.

 

Но и ныне есть шанс — я тебе, государь, говорю! —

поступай, как от Бога положено делать царю.

А останешься глух к тем, что я говорю, словесам —

значит, будешь наказан и сам».

 

В толпе начинают раздаваться женские причитания и

 всхлипывания. Одна из женщин:

— Сиротинушка, я батюшку не знала,

только видела с войны пришедший гроб.

Через год уже и матушки не стало…

Если кто меня жалел — так протопоп…

 

Седой старик (с опаской озираясь по сторонам) — своему соседу:

— Ох, и крут, говорят, Иоанн!

За решеньем не лезет в карман.

В нём жестокость сидит, словно зуд.

Всё вершил бы неправый свой суд!

 

Видят все: справедливости в нём —

даже днём не отыщешь с огнём!

Нет итогов других, кроме плах.

Будь хоть свят — ему чудится враг!

 

Другой старик:

 

— Я слыхал, что им правит не ум,

а лишь крови бушующей шум.

И что нету души у царя,

вот и губит он всех почём зря.

 

Говорят, в нём сам дьявол сидит —

на молодок со страстью глядит…

 

Первый старик:

 

— Да уж, девок растить нынче — страх…

 

Второй:

 

— Власть всегда на расправу быстра…

(Оба торопливо крестятся.)

*     *     *

 

…А в кремлёвских палатах — потный воздух густой.

Там снуёт и толчётся всё народ непростой —

ходят в шубах бояре там важные,

чернецы, воеводы отважные,

но и те, будто только родясь,

разговоры ведут, не таясь…

 

Ох, опасен порой разговор,

если время висит — как топор!

 

*     *     *

 

В одной из полутёмных комнат беседуют два священника. Один из

 батюшек говорит другому:

 

— Смерть есть смерть. И больше не вернётся

в плоть душа, как в клетку — соловей…

Но родня царицына клянётся,

будто сам Сильвестр подсыпал ей

порошок смертельный в кубок с квасом —

вот Анастасия и слегла…

 

Другой священник:

 

Ложь от правды не отделишь часом.

Но, боюсь, кровавые дела

скоро станут на Руси привычны.

Царь повсюду ищет дух измен…

 

Первый священник:

 

— Тише, отче! Не баси так зычно!

Нынче уши есть даже у стен.

 

Мне знаком кремлёвский норов грубый.

Потому-то, отче, воздержись:

чем плотнее сжаты наши губы —

тем длиннее будет наша жизнь…

 

*     *     *

 

…А в царских палатах, кичась своей властью,

гуляет НЕПРАВДА, суля всем несчастье.

И с ранней поры до вечерней поры —

стучат за окном палачей топоры.

 

Того, кто в хоромы кремлёвские вхож,

не раз пробирала ознобная дрожь:

он знает, что троны стоят на крови…

Кто царства возжаждал — забудь о любви!

 

Тут воздух пропитан, как копотью стены,

дыханьем коварства, вражды и измены.

И то, что творится сегодня, не ново —

низложат Сильвестра, назначат другого.

 

Скорее забыть поспешит Иоанн,

как — в ладан ныряя, как в сладкий туман —

он в храме недавно Сильвестра искал,

и тот — ему бездну грехов отпускал.

 

Кто может ручаться, что тайну грехов

священник не выдал кому из врагов?

(Хоть, надо признать, Иоанн замечал,

что всё же — он душу ему облегчал…)

 

Царь всё-таки верен был в сердце Христу.

Он знал, как молитва влечёт в высоту.

Но, вспомнив о смерти, что ждёт впереди,

горячее жжение чуял в груди.

 

«Когда бы другой кто хитрил, как лиса,

его б я, не дрогнув, пришиб, точно пса! —

так царь в раздражении думал в те дни. —

Но был мне Сильвестр ближе всякой родни…»

 

Царь Думу скликает и просит бояр,

чтоб выбрали старцу из множества кар

не дыбу, не петлю, не острый топор,

а дальнюю ссылку… Таков приговор.

 

Царь старца отправить велит в Соловки,

где стены крепки да снега глубоки,

где не с кем интриги плести по стране,

а есть только келья да Бог в вышине.

 

«Пусть молится там, в соловецкой глуши,

о зле, что копил он в глубинах души —

и, если простит его Бог, то и я

прощу злодеянья, обид не тая».

 

Так молвит он, смертью врагу не грозя.

А что там, в душе — то увидеть нельзя.

Грядущее страшно — до звона в ушах! —

но он уже сделал к нему новый шаг…

 

                                      *     *     *

 

Угрюм Иоанн… На душе — будто кошки скребут.

Ни пить, ни кутить, ни в дела погружаться не хочется.

Опустится ночь — и опять его цепко сгребут

когтистые лапы дерущего грудь одиночества.

 

Но разве кому-нибудь выскажешь то, что внутри?

Того и гляди, что сочтут откровенье за слабость!

Ведь это не люди вокруг, а одни упыри,

и слабость чужая для них — настоящая сладость!

 

Плевать на сочувствия! Он не такой идиот,

чтоб жалость чужую от горя сосать, как конфету.

Не жалость взрослит нас! Мужчиной становится тот,

кому не нужны утешения или советы…

 

Молчит Иоанн. Чтобы всуе не тратить слова,

должны, как на пытке, всё время быть сомкнуты губы.

(Уж царскую шапку не в силах держать голова!..

Уж, кажется, плечи прогнулись под тяжестью шубы!..)

 

На край табурета присев, точно нищий на пень,

какими раздумьями царь себя ныне тревожит?

Быть может, увидеть пытается завтрашний день,

чтоб знать, кто ему стать достойным наследником сможет?

 

Остались два сына при нём от почившей жены.

Но связи духовной меж ними он видел не много.

Он вкладывал в них те идеи, что были важны…

Но в душу взглянуть — никому не дано, кроме Бога.

 

В небесных палатах давно уж и мать, и отец.

И Анастасия ушла нынче в райские рощи…

Но Бог — милосерден. И всё может сделать Творец

для тех, кто смиренен, и в сердце — на Бога не ропщет.

                                     *     *     *

Москва, Успенский монастырь Кремля. Митрополит Макарий в

окружении причта.

 

Макарий:

— И в страшном сне представить я не мог,

что доведётся — вместо дней счастливых —

мне пережить клубок таких тревог,

что — даже словом описать нет силы!

 

Лишь подойду к царю — и в горле мрут,

будто птенцы в мороз, слова и звуки.

Понять его — мне непосильный труд,

но вижу, вижу — точат его муки…

Не просто сердцу вынесть боль разлуки…

 

Боярин Захарьин, дядя умершей царицы Анастасии:

 

— Теперь он мучится? Ну-ну…

Тираны все — сентиментальны.

Сперва сгубил свою жену,

ну, а теперь сидит печальный.

 

Чего ему Господь не дал?

Чего ему не доставало?

Ведь Настя — чистый идеал,

а счастья с ним не увидала!

 

Она могла и приласкать,

и навести уют в светлице.

Другой такой — не отыскать…

У-у, душегуб! Сгубил царицу…

Макарий:

— Боюсь, боярин, ты хватил лишку!

Да, государем часто правят черти,

но как тебе могло придти в башку,

что это он довёл жену до смерти?

 

Коль оглянуться на его судьбу,

то ты увидишь вместо супостата —

мальчишку в царском доме, как в гробу.

глядящего в окно на кровь заката…

 

Ты пробовал когда-нибудь понять

того, кто вырос круглым сиротою?

Царь рано потерял отца и мать,

жил, окружённый гулкой пустотою.

 

Людские души видит только Бог.

Но с детских лет остаться одиноким —

не легче, чем лишиться рук иль ног!

(Хотя, по мне, так лучше — быть безногим,

но видеть, что ты дорог хоть немногим…)

 

Так он и жил, как в клетке, во дворце 

средь алчных лиц, мечтающих о власти,

как о бездонном сказочном ларце,

что утоляет все людские страсти.

 

Кто в тот ларец не лез свой рукой?

(Когда я вру — пусть Бог меня накажет!)

Но вот сейчас настал момент такой,

когда Сам Бог царю призванье кажет.

 

И кто царя предаст сейчас, кляня —

тот будет новый Каин для меня!

 

Захарьин с явным недовольством на лице поджимает губы и хочет отойти в сторону. Но слова митрополита неожиданно и довольно активно поддерживает Михаил Черкасский:

 

— Да ваши-то, Захарьины, коль честно,

кичась невесткой, на глазах людей —

не грабили ль державу повсеместно?

Ну, а теперь кричите: царь — злодей!..

 

Захарьин, злобно:

— Давай, давай! Потом поймёшь, да поздно…

Когда пригнёшь главу под топором…

Царь скоро всем себя покажет грозным,

и он не даст сорить своим добром!

 

Михаил Черкасский:

— Ты б постыдился клеветать, боярин,

ведь строго спросит за враньё Творец!

Ты жил в богатстве, хоть и был бездарен.

Так не греши ж, когда пришёл конец…

 

Макарий:

— Судьба царя — не самый лёгкий путь.

Ему на долю выпало немало.

Порой и зло его одолевало,

но чаще боль теснила ему грудь.

 

Данила Юрьев (брат Анастасии):

— Жить с Иоанном — что играть с огнём,

идя босым сквозь языки косые.

Давайте же мы нынче присягнём

на верность сыновьям Анастасии!..

 

Макарий:

— Ах, прекратите! Я собрал вас здесь

не для того, чтоб слушать вашу спесь!

И не затем, чтоб Кремль враждой наполнить…

А для того, чтоб лишний раз напомнить

вам истину, которая проста:

что Иоанн — помазанник Христа!

 

Русь не воздвигнуть за один присест.

Удел царя — не самый лёгкий крест.

Вот города, вот храмы в честь Христа —

не дай врагу попрать сии места…

 

Вы думаете, просто быть царём?

Уж лучше голым биться со зверьём!

 

Уйти бы в скит да ноги отрясти…

Но надо людям истину нести…

 

Андрей Курбский:

— Покуда живы дух мои и плоть,

я буду с тем, кого избрал Господь.

Я Иоанну — буду друг и брат,

и Сам Господь сей дружбе будет рад…

 

Курбский и Грозный

(предыстория)

 

…Андрей царю — не нынче другом стал.

Он с детских лет с ним рядом вырастал.

Они вдвоём над грамотой корпели,

псалмы учили и молитвы пели.

 

Один другого понимал без слов,

деля друг с другом книжности улов.

Когда ты молод, кажется — Сам Бог

тебя ведёт по вервиям дорог.

 

Но как-то раз — без умысла и плана —

пал страшный грех на совесть Иоанна:

не удержав неосторожный пыл,

он сверстника, приятеля, убил.

 

И Курбский — первым встал против толпы:

— Царь — в Божьей воле! Мы — его рабы!

Пусть тот, кто хочет осудить царя,

идёт к Творцу и не шумит тут зря!..

 

А час спустя, в честь дружеской отваги,

Андрей с царём вдвоём испили браги…

Так и росли — играя и бузя

иль стоя в храме рядом, как друзья.

 

Михаил Черкасский:

— Нельзя царя оставить одного.

Он — государь. Поддержим же его!

 

Прости, Владыко, глупого раба:

есть в сердце вера, но она — слаба.

 

Но всё ж и я не ем хлеб царский зря.

Прикажешь — я погибну за царя!..

 

Князь Михаил Черкасский

(предыстория)

…Черкасскому — нравится Курбский Андрей,

он князю во всём подражает.

Хотя он и сам из адыгских царей,

а горцы — в сраженьях мужают!

 

Родился — Салтаном, в Михайлу крещён,

он был государю по нраву.

Как воин, он в битвах отцом был взращён,

чтоб биться за царскую славу.

 

Был ум его острым, как горский кинжал.

Враг знал его взор, но не спину.

И князь Кабарды неспроста обожал

растущего рыцарем сына!

 

Был мудрым правитель адыгов Темрюк,

с Москвою дружил неустанно,

и лучшего сына из собственных рук

отправил служить Иоанну.

 

И царь Иоанн молодца оценил,

увидев в нём ум и дерзанье, —

Христовым крещеньем его осенил

и дал ему образованье.

 

А силы и ловкости — не занимать

ему было, как и удачи.

Всё это адыгам природа, как мать,

давала к рожденью впридачу…

 

Смотрел государь, отрываясь от книг,

на князя, что строен, как птица,

и чуял, что этот смышлёный адыг

когда-то ему пригодится.

 

Пришлись по душе государю и те,

что прибыли в свите с Салтаном.

Он всех их в соборе крестил во Христе,

потом опекал неустанно.

 

Так князем Черкасским Идаров Салтан

в Москве стал по милости Божьей.

Окреп его род. Зашумел, как платан…

Но всё это, впрочем, чуть позже.

 

Митрополит Макарий:

— Кто с Богом — тот и с Иоанном,

так я, Макарий, говорю.

Коль ваши чувства не обманны,

найдём скорей жену царю!

 

Царю нужна опора в доме,

улыбка, ласка, красота.

Негоже быть ему в истоме.

Вредна для духа пустота…

 

Данила Юрьев:

— Ещё труп Насти не остыл,

а вы уже, забыв про стыд,

решаете, какую б кралю

ввести царю в опочивальню…

 

Макарий:

— Твоя сестра сейчас уже пред Богом…

Так что ж нам — Кремль

                теперь сменить острогом?

 

Мы помним Настю. Жаль её вполне.

Но нам-то надо думать о стране!

 

Ты посмотри вокруг, как серы лица!

Народ уныл без матушки-царицы.

 

Труд государя — тяжек и суров.

Пусть хоть любовь ему согреет кровь.

 

Господь с него ведь троекратно спросит

за всё, что он своей стране приносит.

 

Легко ли жить, коль ты один на свете,

к тому ж — за всё пред Господом в ответе?

 

Пусть хоть жены почувствует плечо.

Оно — душисто, сладко, горячо…

 

Грех одному жить на земле, отчаясь,

где день, как год, влачится, не кончаясь…

 

(3 оценок, среднее: 3,67 из 5)

Загрузка…