Андрей Гродзинский

Отрывок из рассказа“Человек-призрак” 

Они существуют: призраки. Однако не совсем в том обличии, о котором принято говорить. Каждый из нас, независимо от того, в какой стране находится, видит их ежедневно. Отличие заключается лишь в том, что кто-то видит их намного чаще, чем остальные. Нет, это не дар: ни в коем случае. Такие люди, которые не имеют средств к существованию, которым каждый день нужно думать о том, где бы достать денег, чтобы, элементарно, поесть — именно они по праву могут называться призраками.

Он лежал на улице: одинокий, брошенный всеми и даже им самим. Вера в лучшую жизнь, точно также, как и вера в людей как будто бы испарилась, сделалась чем-то далёким, нереальным. 

Ноги давно уже его не слушались. Наверно, думал он, они тоже предали его с одной единственной целью — чтобы он вот так, лёжа морозными зимними вечерами на горячих трубах вспоминал жизнь и то, во что она превратилась.

Иногда к нему приходили. Не то, чтобы это были самые желанные визитёры: скорее такие же, как и он — неудачники, алкоголики и те, кому было кого винить во всех своих неудачах. Сломленные люди. Они даже выглядели одинаково: небритые мужчины немного за сорок, с явной худобой, обнажавшей чуть ли не душу; с криво-загнутыми пальцами рук, которые столь приметно дрожали до и после первой стопки водки, а после второй переставали быть замеченными их владельцами; волосы — какого бы цвета они раньше ни были, теперь характерно отдавали потом, жиром, и категорическим отказом от следования правилам гигиены; глаза — такие потухшие, словно свет в них никогда не теплился, даже в то давнее время, когда всё было вроде бы даже неплохо.

Его и людей, которые приходили к нему, объединяла одна цель: проснувшись поутру, или в любое другое время суток, они судорожно начинали ощупывать себя по карманам, которые обросли бесчисленными дырами, в поиске денег. Не находя ничего, они вдруг вспоминали о своих собутыльниках, причём не всегда припоминая их имена. Но вера в то, что у одного из них сегодняшний день начался по-другому — лучше, чем у других, заставляла тело выходить на улицы города, игнорируя свой внешний вид.

Изо дня в день картина была одинаковой: он лежал на трубах, периодически просыпаясь от невыносимой боли в ногах. Ходить он не мог, и то немудрёное приспособление — инвалидная коляска, стоявшая всегда возле него, служила той опорой, которую он искал в прохожих, одаривавших его взглядом, полным столь очевидного нетерпения.

Поначалу он злился на них, а потом стал понимать: ведь ему тоже было бы неприятно, если возле его дома или улицы лежал бы человек — плохо пахнущий, с вечно пьяными глазами, в грязной, поношенной одежде. Люди не хотели признавать, что такое возможно, и государство ругать они тоже не желали. Их мнение об этом человеке обычно состояло из вполне логичного умозаключения: «Он сам докатился до такой жизни». Наверно, они были по-своему правы. Так легче жить, когда ты проходишь мимо нужды и говоришь себе: «Я бы помог, но если этот человек сам себе не желает помочь, то и мне не стоит вмешиваться».

Он стал понимать, почему люди сторонятся его: запах. Они брезговали им, словно он перестал быть человеком и превратился в огромную навозную кучу, которую так некстати навалили возле дома: и убрать нельзя, и терпеть невозможно. Оставалось лишь смириться, выражая своё отношение полными презрения взглядами, и он это принимал: он не был глупцом, но был наивен. Эта наивность когда-то и выгнала его пинком под зад на улицу, и уразумел он это только сейчас.

Когда она подошла к нему в первый раз, ему бы стоило порадоваться: он так мечтал, чтобы хоть кто-нибудь подошёл, кроме собутыльников, присел рядом, заговорил, выслушал, попытался понять. А вместо этого ему вдруг стало так стыдно: за себя и свой внешний вид, за эту молодую, привлекательную девушку, которой почему-то небезразлична его судьба. А она приближалась так быстро, что вся буря эмоций только начинала разрастаться в его израненном ежедневными болями теле, но стоило ей заговорить, как всё успокоилось, приземлилось и стало таким, как есть.

Она недавно вернулась в родной город. Как же противоречивы были её чувства: она была рада, что наконец-то увидит семью, но и тот факт — вполне очевидный, что она ничего так и не добилась в другой стране, сильно терзал её. Пять лет впустую: никаких перспектив, никакого исполнения желаний, даже стабильностью там и не пахло. Она понимала, что за пять лет, проведённых в Европе, её мировоззрение претерпело значительные изменения, и ей было сложно смотреть на те же самые вещи, которые не вызывали у неё вопросов до отъезда: теперь ей всё это было дико.

Выйдя из такси возле дома, она сразу же увидела его. Наверно усталость, вызванная перелётом, не позволила ей подойти и проявить человечность сразу, а потом и неделя прошла в хлопотах по дому и прекрасных вечерах с семьёй. Но выходя как-то в магазин, она вдруг вспомнила, что буквально в пятистах метрах в противоположном направлении лежит человек.

Наверно, она была тем самым типом женщин — исключением из общего правила, которые могли любить просто так, дарить свою любовь человеку только за то, что он есть, благодарить судьбу за эту встречу и тихо наслаждаться долгожданным счастьем. Возможно, по этой причине она так запросто подошла к нему, поздоровалась, попыталась завязать разговор, убрать с лица этого человека с улицы такое острое чувство ненависти к самому себе. 

Она хотела помочь. Не зная как, не зная почему это делает, не ведая о своих мотивах и первопричинах — ей было обидно за мужчину, который оказался вполне себе приличным, с приятным, хоть и простуженным голосом, но в состоянии плачевного отчаяния. Она заверила его, что теперь будет приходить каждый день, носить ему еду, найдёт что-то из тёплой одежды — зима, всё же, на дворе. А в его глазах появились слёзы.

Он не верил, что она выполнит обещание, но ждал с таким нетерпением. Приходили его «друзья», предлагали выпить, но он отказывался: он пил чтобы заглушить боль в ногах, но вчерашняя встреча с этой девушкой действовала на него как хорошее обезболивающее. Собутыльники что-то кинули ему в ответ, развернулись и ушли употреблять в другое место, оставив его одного. А он ждал, воображал себе, как она придёт — этого уже было достаточно! Ещё одна встреча, ещё один вечер с другим человеком, чтобы поговорить, посмотреть в глаза, а всё остальное было не таким важным: еда его не заботила, к холоду он уже привык. Однако он думал о том, что никто из окружавших его людей не решился переступить через себя, свои якобы моральные принципы, и подойти, спросить, почему он тут лежит и что случилось. А она смогла. Почему? Он не мог найти ответа. Наверно, я не такой уж и плохой человек, говорил он сам себе.

Наступил вечер. Зимнее солнце давно уже скрылось за горизонтом, и пришла тьма. Фонари были поданы, с желтоватым, еле-видным светом, которому требовалось какое-то время чтобы стать ярче. Он сидел в инвалидном кресле. Пересел в него сам: не хотел, чтобы она вновь видела его лежащим на этих проклятых трубах. Это-то я и сам могу сделать, убеждал он себя, это-то я могу сам. Он сидел, укутавшись в рваное одеяло, и ждал. Не заметил даже, как в голове стали возникать события прошлого: обман и предательство сестры, которая выгнала его из собственного дома; люди, которые избили и отобрали деньги; ноги, которые заболели так некстати, когда он уже жил на улице и даже не мог позвонить в скорую. Однако это всё ушло, растворилось в небытие, как только он своим плохим зрением увидел знакомый силуэт: она шла, явно торопясь, но та тяжесть, которой были заняты её руки, мешала идти так быстро, как ей бы хотелось. Она думала, что пришла поздно, что надо было раньше. А он смотрел на неё, не веря глазам, словно не ожидал повторения вчерашнего чуда, и плакал.

Она не могла спокойно спать ночью. Ей всё казалось — хотя так и было на самом деле, что он там один — холодной зимней ночью лежит на трубах. Возможно, ему станет плохо, а она ничего не сможет сделать. Как же ей было стыдно: у неё есть дом, вкусная еда, тёплая одежда, семья, друзья. А у него? Что было у него? Ничего. Она изводила себя, вспоминая как он произносил «А ты придёшь завтра?». Сколько было надежды в этих словах — какой-то странной надежды, граничившей с отчаянием; веры в то, что всё ещё наладится, упиравшейся в стену реальности, с холодными, безразличными, проходящими мимо ежедневно толпами и отворачивающимися лицами.

Ей почудилось на мгновение, что она снова оказалась в детстве, но только в том, где мысли остались прежними, а остальное — декорации, были сильно искажены: будучи маленькой девочкой, не проходило ни дня, чтобы она не притащила домой котёнка с улицы, а теперь её по сути разрывало на части непреодолимое желание забрать этого человека домой, заботиться о нём, воскресить в его, бесспорно, настрадавшейся душе огонёк добра.

А он спал. Впервые за долгое время он безмятежно уснул, не обременённый столь плотно овладевшей им неопределённостью. Хотя, размышлял он во сне, это скорее была вполне себе приземлённая действительность: он точно знал, что завтра лучше не будет — только хуже, и понимание это как бы давало ему повод опустить руки, безвольно пить водку с приходившими собутыльниками, позволять себе чувствовать боль, не имея никакого желания предпринять попытки для её укрощения разумом. 

Она всё изменила: его мысли, его обиды на недавнее прошлое, и даже его боль, которая, как оказалось, вполне сносна, если есть причина для того, чтобы проснуться на следующий день живым. Как он мог думать, что жизнь закончилась? Что так будет всегда? И после какого-то временного промежутка наступит смерть: он умрёт на улице, без документов, за его телом приедут специальные службы, в которых работают не самые лучшие представители рода людского, отвезут его за город где скинут в общую могилу и закопают. И не будет памятника, даже таблички с именем и годами жизни! Бесследно пропал бы, сгинул с десятками и сотнями таких, как он. Призрак — вот кем я был до встречи с ней, говорил он себе во сне. Ему будто дали второй шанс на достойную жизнь, пускай и не самого высокого уровня, но кому как не ему понимать: может быть намного хуже. После того дна, на котором он очутился по собственной глупости и праздности своего стиля жизни, будучи выброшенным словно отработанный материал, ему хотелось благодарить всех людей, живущих на Земле только за то, что среди них была она — его воскреситель.

Она никогда и представить себе не могла: сколько таких же неравнодушных, пытающихся помочь всеми силами людей ходят по улицам её родного города. Их, наверно, невозможно определить внешне, потому как лица их не носят никакого общего отпечатка. Они могут быть иногда злыми, чересчур эмоциональными, но, пожалуй, то, что их объединяет — неотвратимость участия при виде катастрофы жизни. И тут они находят друг друга, создают сообщества, где обмениваются информацией, рассказывают разные истории о людях, попавших в беду. Там — в этом крае доброты и сострадания, так ловко спрятанном за завесой индивидуализма современных дней, нет места осуждению — оно не приносит результат. Главное — помочь, в меру своих сил, разумеется, не доходя до грани фанатизма, а затем, неохотно приняв благодарность, двигаться к следующему персонажу романа призрачной страны.

(12 оценок, среднее: 4,75 из 5)

Загрузка…