Александр Казарновский

Отрывок из повести “На стенах твоих поставил я стражей ”

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ЛИЛИТ

Опять она! На тридцать пять лет Сераи забыл о ней и вот – за эту неделю – каждую ночь! Каждую ночь она является ему во сне, эта девушка, эта Лилит, царица демонов!…

С обнаженными плечами, в белом одеянии, едва прикрывающим грудь, большим костяным гребнем расчесывающая бесконечные темные волосы, с алыми губами, с алой шелковой повязкой на левом запястье, с медным сверкающим зеркалом и с утомленно-презрительным взором. Почему он мысленно назвал ее Лилит? Ведь на самом деле ее звали… как же ее звали? Кажется, Шуламит. А может, и не Шуламит.

Давно это было – лет тридцать пять назад. Или сорок. Сераи был тогда еще совсем маленьким мальчиком. Она с мужем гостила у них в доме. Приехали то ли из Элама, то ли из Арама, но конечно же были евреями – иначе в доме Первосвященника, вряд ли бы им предложили постой и ночлег – для неевреев есть постоялые дворы, а для самых знатных – покои в Царском дворце.

А он – ребенок — еще играл с братьями, и занесло его на гостевую половину. Барух, его младший, но физически гораздо более сильный брат, гнался за ним, вот он и вбежал в комнату, где она прихорашивалась. Стрелой вылетел он из этой комнаты –прямо в объятия Баруха, который схватил его за кушак и отвел в ;киммерийский сад так в их семье называлась дальняя часть их собственного парка. Туда отводили проигравших. В ожидании следующей игры Сераи, сидя под красивым ливанским кедром, высящимся над розовыми тамарисками, вспоминал эти нежные плечи, этот надменный взгляд, эти губы.

Часто впоследствии, когда он начал чувствовать себя мужчиной, она снилась ему, эта Лилит, что прикрывалась именем Шуламит. Лишь молитвами и постами он кое-как смирял свою плоть.

Слава Всевышнему, все прервалось с женитьбой. И он действительно напрочь забыл и о Шуламит, и обо всех соблазнах … Забыл до прежней недели. А вот на прежней неделе началось нечто странное. Шуламит-Лилит вновь стала являться ему, но теперь уже она опускала плечико платья куда ниже левой груди, и обвивала его своими тонкими руками, и прижималась к нему алыми губками. И происходило это не где-нибудь, а в Храме!

Дело в том, что за неделю до Йом Кипура, дня Искупления, Сераи, который три года назад сменил усопшего отца на должности Первосвященника, переселялся в специальное помещение на территории Храма. Впереди предстояла важнейшая миссия – молиться за весь еврейский народ, и для этого необходимо было вообще очиститься от всего земного, от всего плотского, а уж на совести и подавно не должно было остаться ни пятнышка, как и в голове ни одной греховной мыслишки.

Эти семь дней были особенными – поэтому следовало провести их на территории Храма, куда не было доступа Сатану, он же Самаэль, он же Ангел Смерти. То есть попытаться пролезть туда он, конечно же мог…

Итак, семь дней перед Йом Кипуром провел первосвященник Сераи, готовя себя к предстоящему священнослужению, и все эти дни старейшины зачитывали перед ним порядок службы, указанный в Торе. А ночами – ночами терзала его Шуламит, она же Лилит, с алыми губами, с черным гребнем, с темными волосами.

На рассвете девятого дня над Сераи простерли льняную завесу, чтобы укрыть его. Он облекся в одеяния из золотой парчи — штаны, рубаху, нижний пояс, шапку, эфод покрывавший грудь и спину  и верхнюю одежду, поверх эфода надел хошен — четырёхугольный нагрудник с двенадцатью разными драгоценными камнями,образующими четыре ряда по три камня в каждом, на которых были выгравированы названия  двенадцати колен Израиля. Ко лбу он прикрепил циц — пластину из чистого золота, на которой было выгравировано – Святой для Бога.

Затем он сделал «освящение рук и ног», то есть, омыл их из специального храмового умывальника, и принес обычную утреннюю жертву – годовалого ягненка.

Кровь ягненка была собрана в специальный сосуд, имеющий форму рога, чтобы невозможно было его поставить на землю, и чтобы кровь в нем никогда не загустевала а потому не темнела, оставаясь, алой, как… как… как губы Шуламит. То есть Лилит!

Утирая слезы, Сераи совершил воскурение, поправил светильники и возложил жертву на огонь, куда только что коэн подбросил дров. Потом . тяжело вздохнул и начал исповедоваться.

— О Б-же! – говорил он. – я грешил, совершал беззакония, преступал Тору Твою…

Прости грехи, беззакония и преступления, какими грешил я и дом мой, — как написано в Торе Моше, раба Твоего, воспринятой из уст славы Твоей: «Ибо в день этот Он

искупит вас, очистив от всех грехов ваших пред Б-гом! И в это мгновение двадцати двух буквенное имя Всевышнего – имя, которое никто, включая его самого,не знал, как произносить, неведомым для него образом сорвалось с уст его, понеслось

над Храмовым двором, над Храмом, над коэнами, над простыми людьми, явившимися сюда в этот час, и те пали ниц со словами: Благословенно имя славы царства Его во веки веков! А он, обращаясь к Всевышнему, воскликнул:"- Ты же по великой благости Твоей пробуждаешь милосердие Твое и прощаешь мужа благочестивого перед Тобою!;

Вслед за тем он направился к восточной стороне Храмового двора, и на этом пути его сопровождали справа и слева два коэна.. У восточных ворот уже была приготовлена пара козлов. Они стояли оба бурые, одинакового роста, оба предназначенные искупить беззакония народа Израиля.. После этого первосвященник встряхнул золотые жребии в урне, вынул их и определил участь козлов: одного – Всевышнему,

другого — в пустыню.

— Очистительная жертва Богу! – провозгласил он.

В ответ со всех сторон посыпались благословения. Сераи привязал к голове одного из козлов ленту, алую, как губы Шуламит, застыл на миг, сражаясь с наваждением, а потом повелел поставить козла пред Храмовыми вратами.

И вновь взмыло, слетев с его уст непроизносимое имя Творца, теперь уже сорока двух буквенное, и сам он в который раз был изумлен тому, с какой легкостью произносит незнакомые звуки. И вновь на плитах Храмового двора и на холодном полу Притвора распластались сотни людей. А он, сосредоточившись, завершил произнесение Святого имени и воскликнул:

— Ты же по великой благости Твоей пробуждаешь милосердие Твое и прощаешь священнослужителей своих!

Затем, взяв острый нож, принес в жертву одного из козлов.

— Б-же! – воскликнул он. — Грешил, совершал беззакония пред Тобою народ Твой, дом Израиля. Б-же! Прости грехи, беззакония и преступления народа Твоего, дома Израиля!

Наступила тишина. Весь народ замер в ожидании, что сейчас прогремит самое

главное, самое полное, семидесятидвухбуквенное имя Вс-вышнего, Шем Амефораш, но…

 

Первосвященник молчал. Имя не произносилось.

Спустя несколько минут ожидания, а затем разочарования,  Сераи повелел отправить

второго козла в пустыню, при этом голос его дрогнул.

Козлу предстояло пройти примерно три парсы. По всей дороге были расставлены

высокие башни, на которых стояли наблюдатели и махали друг другу платками. Но о том, что грехи еврейского народа прощены, жители Иерусалима узнавали не от них. К храмовым воротам была привязана алая лента, которая должна была побелеть, во исполнение сказанного: «Если будут грехи ваши, как алый шелк, — как снег отбелю».

Настало время отправляться в Святая святых. Он вдруг почувствовал страшную слабость в руках и в ногах. То ли сказывалась бессонная ночь, то ли пост, который у него начался фактически на несколько часов раньше, чем у всех остальных, То ли то, что он за весь день ни разу не присел. В День Искупления у него нет права садиться.

Еле передвигая ступни, Сераи подошел к тяжелой двери Притвора , попытался потянуть ее на себя и ощутил, что не в силах это сделать. Обернулся и беспомощно пожал плечами. От толпы коэнов отделился один, самый шустрый, и под удивленными

взглядами остальных, подбежал к двери и отворил ее. Сераи кивнул в знак благодарности и вошел в Притвор. Мысленным взором увидел он алую ленту на воротах, алую, как… губы Шуламит…

Он с силой зажмурился. Только не сейчас! Губы исчезли. Вместо них возникла бестелесная синь небосвода.

Он почувствовал, как вокруг его левой щиколотки смыкается и застегивается браслет, к которому прикрепили золотую цепочку. Если первосвященник из-за грехов своих умрет в Святая святых, его за эту цепочку должны были вытянуть наружу. Входить в Святилище кому либо, кроме него самого, категорически запрещалось.

И тут левиты грянули:

К высотам гор глаза поднимаю

Откуда мне помощи ждать?

От Господа явится мне помощь,

От сотворившего небо и землю!

Ноге твоей он не даст пошатнуться

Дремать не станет Хранитель твой!

Не спит и не дремлет Израиля Страж !…

Песнь могучим потоком вливалась в окна, захлестывая Притвор, проникала в глаза, в уши, в уста, смывала Шуламит с ее горячей плотью, Лилит с ее похотливым взором.

Твердыми шагами двинулся Сераи через длинный Притвор в Святилище. Потрясая совком в правой и чашей в левой руке, быстрым шагом устремился он к золотой

двери, ведущей в Святая святых. Коэны вручили ему золотую ложку и сосуд, полный благовоний, перемолотых в мельчайшую пыль. Он взял из этого сосуда полную пригоршню благовоний, положил на ложку и понес все это в Святая Святых. Один из коэнов распахнул перед Сераи золотую дверь. Первосвященник зашел в Святая Святых и поставил совок между шестами, укрепленными с обеих сторон Ковчега. Захватил край ложки кончиками пальцев и пересыпал из нее благовония обратно в пригоршню, а оттуда — на горящие угли в совке. 

Сераи на миг остановился. Вот золотой ковчег, вот крышка…Из нее вырастали два золотых керува, два ангела, у одного – личико мальчика, а у другого – девочки. . Когда еврейский народ тянется к Всевышнему, ангелы простирают крылья друг к другу, когда еврейский народ отворачивается от Всевышнего, то и ангелы друг от друга отворачиваются. Сейчас он подойдет к этой крышке и услышит голос Всевышнего из пространства между ангелами.

Он знал, что никакая Лилит, никакая Шуламит больше ему не явятся. Он победил их волей своей. Он – истинный первосвященник! Он… Последнее, что увидел Сераи, падая, последнее, что он увидел в своей жизни, были отвернувшиеся друг от друга лица ангелов. Последнее, что он услышал – хохот Самаэля, ангела смерти…

… Когда умершего из-за гордыни первосвященника вытягивали из Святая святых, тело зацепилось за край Ковчега Завета, и льняной хитон слегка порвался. К счастью, умелым коэнам удалось вытащить его так, что ни один лоскут не остался в Святилище.

На лице и в глазах покойного отпечаталась некая помесь важности, которую человек внезапно ощущает, осознав собственную значимость, и безмерного изумления. Смерть явно застала Сераи врасплох. Ужаса в глазах его не было. А нить над Храмовыми вратами так алой и осталась.

 

(65 оценок, среднее: 4,29 из 5)

Загрузка…